Неожиданно Второв понял, что все это время он думает только о письме, оставленном на столе в кабинете.
А, будь ты неладно! Второв подумал, что он, в сущности, мягкий, слабовольный человек, который просто не в силах справиться со своим чувством. У него не хватает воли, вот в чем дело. Или, может быть, наоборот, он сильный, цельный человек, который обречен на одну-единственную страсть. И здесь уж ничего не поделаешь. И никто не имеет права упрекнуть его в отсутствии воли. Даже он сам. Он будет думать о письме Вероники до тех пор, пока этот вздрагивающий, вибрирующий вертолет не развалится в воздухе и не придется поневоле приостановить всяческие размышления.
Резиденция Кузовкина в известной мере отражала сложный внутренний мир этого человека. Он называл себя академиком-эклектиком, и чудачества его вошли в поговорку.
Второв с недоумением и досадой рассматривал огромную поляну, где, подобно причудливым грибам, стояли корпуса Института экспериментальной и теоретической биохимии. Башни, полусферы и параболоиды были разбросаны на зеленой траве с детской непосредственностью. Бетон, стекло, алюминий, пластмасса… и рядом — фанера, обыкновеннейшая фанера. Целая стена из десятимиллиметровой фанеры.
Второв неодобрительно покачал головой.
"Школьный модернизм, — подумал он. — Показуха наоборот, антипоказуха… Кому все это нужно?"
Второв не любил Кузовкина. Ему довелось слышать покойного академика два раза на конференциях, и тот ему не понравился. Он был громогласен и самоуверен.
"Я ничего не знаю, но все могу!" — кричал Кузовкин с трибуны на физиков, выступивших с критикой его теории субмолекулярного обмена вещества. Он действительно мог многое, но не все. Старость и смерть и для него были непобедимыми противниками.
Второв вздохнул и посмотрел вверх.
"Тихо-то как! Тихо… Лес остается лесом, даже детскими кубиками его не испортишь".
Хлопнула дверь. Из сооружения, несколько напоминавшего плавательный бассейн, вышли сотрудники в белых халатах. Двое несли длинный ящик с открытым верхом, оставляя на траве тонкий след из опилок. Они пересекли двор и вошли в домик, похожий на железнодорожную будку.
В небе плыли пышные, словно мыльная пена в лучшей московской парикмахерской, облака, пахло соснами. Мягкий, чуть влажный ветер приятно ласкал кожу. Второв подумал, что, пожалуй, не зря он сюда приехал — хоть чистым воздухом подышит.
Во двор медленно въехала машина. Из кабины вышли мужчина и женщина и принялись деловито выгружать картонки и свертки.
— Где лаборатория генетических структур? — спросил Второв.