— Ну-с, дети мои, проявите сообразительность! Было ли это мелким хищением или нет? Какой приговор должен вынести судья? С одной стороны, керосин не соответствует букве параграфа, ибо эта жидкость не является ни продуктом питания, ни деликатесом; но, с другой, бродяга не схватил бы бутылку, если бы его не соблазнила этикетка с надписью «Коньяк». Ваше мнение?
И вот мы сидели с задумчивыми лицами и старались превзойти друг друга в сообразительности. Я был очень горд, когда отец согласился со мной, что это все-таки мелкое хищение, поскольку решающим является умысел виновного. Я был горд, несмотря на то, что находил эту игру в загадки-отгадки, где приходилось жонглировать буквой параграфа, несколько глуповатой.
Я не мог забыть слов, сказанных одним моим учителем: профессия юриста — единственная из всех профессий, которая вообще не создает новых ценностей, которая совершенно непродуктивна. Судья всю свою жизнь довольствуется тем, что судит прошлое: несет к могиле то, что уже мертво. Он уводит прошлое в давным-давно прошедшее...
Тогда я был слишком молод, чтобы понять, сколь несправедлива и неверна такая оценка судейской профессии. Ибо право не есть нечто мертвое, застывшее, оно изменяется вместе с народом, живет его жизнью. Оно занемогает, если занемог народ, и может достигнуть наивысшего расцвета как в годы тяжких испытаний, так и в счастливые дни. Право — это нечто живое, и во все времена, особенно у нашего народа, бывали судьи, которые одним-единственным решением кончали с пережитками прошлого и тем самым раскрывали перед своим народом перспективы новой жизни.
Я был всего лишь глупым мальчишкой, а главное, не был избавлен от присущей детям склонности мечтать о любой профессии, кроме отцовской. И хотя я никогда не заговаривал с отцом на подобную тему, он уже чувствовал, что его надежды на продолжение юридической династии в моем лице рушатся, как карточный домик. Но именно поэтому он не оставлял попыток заинтересовать меня своей любимой профессией. Терпение у отца было неиссякаемым.
И можно было только удивляться тому, что такой восторженный юрист, как мой отец, никогда бы не стал судиться сам. Он следовал двум поговоркам: «Худой мир лучше доброй ссоры» и «За одну корову судиться — второй лишиться».
Посмеиваясь, отец говаривал обычно:
— Если ко мне в комнату войдет человек и скажет: позвольте, герр камергерихтсрат, но эта люстра на потолке, эта медная корона, принадлежит мне, а не вам! Отдайте-ка мне ее немедленно!..— то я попытаюсь доказать этому господину, что упомянутая корона уже шестнадцать лет висит в моей квартире, что я купил ее там-то и там-то, и даже попробую отыскать старый счет из магазина. Но если этот человек все-таки не захочет проявить благоразумия, если он, более того, станет мне угрожать: или, мол, отдайте мне люстру, герр камергерихтсрат, или я подам на вас в суд! — то я скажу ему: забирайте ее, дорогой мой, забирайте. Покой в моем доме мне дороже какой-то люстры... Ибо,— добавлял отец с кроткой улыбкой,— ибо я опытный судья и знаю, что судебные процессы — это людоедство. Они пожирают не только деньги, счастье, покой, зачастую они способны проглотить и самих судящихся со всеми потрохами.