— Соображу уж, — проворчал Мишка.
— А насчет делается-не делается, так ведь мы с тобой еще живы пока, верно? Вот и дальше будем, если, как Петька, не зарываться.
Уходя по желтой от окаменевшей глины дороге, Михаил обернулся. Тезка-Мишка все глядел ему вслед, неодобрительно покачивая головой.
Решение не ломиться до самой базы на «Чероки» пришло действительно внезапно. Просто здравая мысль — с одной стороны, а с другой — ему подсказала так, а не иначе его вдруг прорезавшаяся обостренная интуиция. Ощущение не опасности даже, но какой-то непонятной, принципиально новой ситуации, куда он вот-вот готов попасть, новые отношения, в которые предстоит вступить.
Это требовало обдумывания. Это исключало спешку и нахрап.
Сильно разбитые по весне и теперь затвердевшие колеи вывели его сперва к глубокому оврагу, заваленному упавшими деревьями, чьи тела догнивали в его болотистом ложе. Затем прорезанная в лесу дорога взяла резко вверх, Михаил вышел на четырехугольник клеверного поля. Дорога вопреки здравому смыслу пересекала его грубо наискось.
Еще не настала дневная жара, но поднявшееся солнце уже пекло. Жаворонки перезванивали друг друга в вышине. Михаил перекинул ветровку через плечо, нимало не заботясь, что сзади из-за пояса торчит рукоятка пистолета.
«Я словно перерождаюсь с уходом каждого, которого ОНА называет мне, а я отыскиваю здесь. Куда они уходят? Просто в ничто? И кто же — ОНА? Откуда идут эти невероятные сбывающиеся сны? Зачем нужно то, что я делаю? Кому я так верно служу, что, наказывая за нерадение, меня готово и поощрить? Откроется ли это когда-нибудь? Ведь когда все начиналось, я был совершенно другой. Я был весь от этого мира, от мира людей
Сны. Все действительно началось с них. С первого, который так врезался ему в память, так дразнил, мучил непонятностью и невозможностью расшифровки, не давал думать о повседневном, жизненном, что его пришлось записать, чего Михаил никогда в жизни не делал, и только после этого впившиеся в мозг события не-яви отвязались.
«Это могло быть только одним из двух, — записал Михаил в какой-то подвернувшейся случайной тетради, которую потом потерял. — Самое удобное считать, что это действительно был лишь сон. Мой дурацкий, яркий, ни с чем ранее не сравнимый, утомительно-интересный сон. Он пришел после суматошного дня, из тех, от каких и ночью не отключаешься, изменяется только фокус и глубина. Вновь, вновь круговерть без отдыха, немая, но с угадывающимися звуками и красками.
Или это был знак.
…Лето. Конец лета или даже сентябрь. Полусельская местность, широкое довольно-таки пространство между строениями — подобие поселковой площади или большого выгона. Бурьян вокруг редких деревцев, рябинок, кажется. Люди. Группами и поодиночке. Дальние смутно, ближние отчетливей. Неприятная атмосфера мрачности, глухой злобы.