Закончив с ногой, я поднялся. Сделал шаг. Раненая конечность тут же отозвалась болью. Я скривился, сделал еще несколько шагов, привыкая к новому, и не сказать, что приятному, ощущению.
Попутчик следил за моими передвижениями с болью в глазах. С таким видом воспитанные люди наблюдают за убивающимся человеком, у которого помер близкий друг или родственник, прежде чем принести ему соболезнования.
— Может, тебе полежать? — предложил он. Нет, все-таки это существо неисправимо.
— Угу, — кивнул я. — Пока сердце не остановится. А там еще полежать. Пошли уже. Лежать дома буду. В койке с бабой. Если отсюда вылезем.
Закинув на плечо рюкзак и взяв в руки автомат, я двинулся вверх по ступеням, надеясь только, что лестница окажется прочнее, чем ржавый мосток.
Дверь наверху была открыта. Створка криво болталась на петлях, словно ее снесли когда-то могучим плечом и забыли в следующую же секунду. Возможно, кто-то когда-то именно так и поступил, теперь уже не поймешь, что и как здесь происходило в реальности. Ведь не разыщешь же теперь кого-то из тех, кто был в этих канализационных дебрях в далеком 1986 году во время первого взрыва. Да и очевидцев второго взрыва надо еще постараться найти. А если кого и найдешь, то все воспоминания будут общими, спонтанными и бессмысленными. Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, он не задерживает внимание на нюансах. Он старается выжить. Все остальное не важно.
В отличие от зала с коллектором в новом пространстве освещения не было. Я включил фонарь и сделал пару шагов внутрь, давая Хлюпику возможность войти, а не топтаться на верхнем пролете лестницы. Комнатенка оказалась небольшой и пустой, если не считать мелкого мусора на полу и здоровенной, в половину человеческого роста, катушки с кабелем…
За катушкой что-то сверкнуло. Внутри все оборвалось, в следующую секунду я уже был напряжен и готов практически к чему угодно. Впрочем, тревога оказалась ложной. Я сделал шаг в сторону, дал целенаправленно свет и чертыхнулся. За катушкой стояла ополовиненная бутылка с прозрачной жидкостью и бело-синей этикеткой. На этикетке красовался живописный пейзажик со стожками и надпись «Пшеничная». Раритет. Была бы целая, взял бы с собой. Хоть бы попробовал. В советском детстве я водки не пил, так что культура советского алкоголя прошла мимо меня. Если не считать бутылки армянского коньяка, завалявшейся у матери в шкафу и обнаруженной уже в веселые девяностые, когда я пил — только в путь.
Комната была проходной. Помимо двери, через которую мы зашли, в ней обнаружилась еще одна дверь. Я шагнул и взялся за ручку. Замер. Стоп. Хорошая мысля приходит опосля, но в данном случае она поспела вовремя.