Я бросил пустую банку на пол и снова завалился на койку. Подал голос старый матрас. Хлюпик все еще стоял посреди комнаты со второй банкой в руке и таращился на меня, судорожно соображая, что дальше. Я неопределенно махнул ему рукой. Повинуясь жесту, он поставил вторую банку пива в изголовье кровати, а сам сел рядом на плотно набитый рюкзак.
— Ты как? — поинтересовался его заботливый голос.
Последний раз я такую заботу слышал от матери на первом курсе. Тогда я нажрался, друзья принесли домой мое бесчувственное тело, и с утра было очень плохо. Мама окружила меня заботой, велела не ходить в институт и полежать… Полежать мне удалось часов до десяти. Потом я был нещадно разбужен и с призывом заняться трудотерапией отправлен в магазин. А после вместо отдыха получил еще некислый список домашних забот. Трудотерапия пошла на пользу, после того случая я старался приходить домой на своих двоих. Где мои семнадцать лет?
Вопрос был риторическим. Я закрыл глаза и отключился.
Проснулся я ближе к вечеру. Мне было явно лучше. Ушла ломота и дикая головная боль. Хотелось есть.
Сев на койке, я поднял до сих пор стоявшую на полу банку пивка. На этот раз колечко поддалось легче. Да и пить было как-то приятнее. Сухость из глотки уходила, а тошнота не торопилась занимать ее место.
Хлюпик кемарил, сидя на рюкзаке. Скрюченный в три погибели, голова упала на грудь. Создавалось такое впечатление, что он долго не спал, а сейчас не выдержал и отрубился. Или его просто пристрелили…
От последней мысли обдало холодом. Отступившие было бредни о том, что я все еще во власти контролера, стали возвращаться обратно. Я потормошил Хлюпика за плечо. Тот мгновенно вскинулся. Осоловелые в первую секунду глаза стали приобретать осмысленность.
Живой. И на бред не похож. Я сдержал вздох облегчения и вернулся на койку. Хлюпик зевнул и потер глаза.
— Угрюмый, ты как? Лучше?
— Ты ел? — спросил я, проигнорировав идиотский вопрос.
— Давно, — отозвался он.
— Тогда доставай тушенку.
Он поднялся на ноги и потянул ящик из-под кровати.
— Сколько? Вот ведь зануда.
— Сколько съешь, — буркнул я. — И мне одну. Хлюпик выудил две банки тушенки. Коробка снова заняла свое законное место под кроватью. На нож в руках Хлюпика и его попытки открыть банку смотреть было больно. Но я решил не вмешиваться. Наконец одна из консервных жестянок с опасно зазубренными рваными краями попала мне в руки. Хлюпик начал изгаляться над второй.
— Если мясо с ножа ты не ел ни куска, — пробормотал я под нос, глядя на его потуги.
— Если, руки сложа, наблюдал свысока и в борьбу не вступал с подлецом, с палачом, значит, в жизни ты был ни при чем, — беззаботно поддержал он, кромсая неподдающуюся банку.