— Поговори со мной, — попросила она.
То, о чем он говорил, было далеко от любви.
Он говорил о том, что значит для мужчины прожить более двухсот лет и устать от бесконечного разнообразия. Он рассказывал, как приходилось будить эмоции и мечты у расы, правящей галактиками, жертвуя населением целых планет и секторов космоса. Он программировал смерть. Практиковал одну из профессий, оставленных людям. Он говорил о тоске, об исчезнувших желаниях, о днях и ночах, проведенных на борту корабля из лунного камня, огромного, как город.
О странствиях в бездне, длящихся, пока не будет найден очередной мир.
Сложная аппаратура показывала, что население планеты давно погибло, но генетическая память еще хранится в камнях, почве, илистом дне высохших рек. Как призрак чужого сна, память прошедших времен вечно хранится в кожных складках миров; так населенный привидениями дом впитывает память о страшных событиях и лелеет ее, будто собственную историю.
Он говорил о Дизайнерах, об их исключительной способности, — чуждом землянам даре вживания, и о том, как они моделируют гибель целых солнечных систем.
О том, как из погасшего солнца создают сверхновую звезду, как собирают затем память ушедших в небытие народов, пропускают ее через сенсор, Танжер и другие эмфатические приборы, где она кодируется, и как потом эту память возвращают в населенные людьми миры, в Новые Колонии, чтобы поддержать с ее помощью унылое существование тех, кто уже не имел собственных грез.
Реддич закончил тем, как он это все ненавидит.
— После этого миры остаются пустыми, не так ли? — спросила девушка и снова ткнулась лицом в его напрягшееся тело.
Он не мог говорить. Не сейчас.
Но позже он сказал:
— Да, миры остаются пустые.
— Навсегда?
— Да, навсегда.
— Вы очень человечная раса.
— Вряд ли в нас осталось что-нибудь человеческое. Мы делаем это для большего блага.
Реддич сам рассмеялся над словами "большее благо". Его пальцы скользили по телу девушки. Он снова возбудился. Последний раз это было так давно.
— В моем мире, — сказала она, — было гораздо теплее. В прежние времена моя раса обладала способностью летать. Мы унаследовали небо. В замкнутом пространстве, как здесь, я чувствую себя плохо.
Он сжимал девушку в объятиях: втиснул бедро между ее длинных ног и гладил густые темно-синие волосы.
— Я знаю слова и песни четырехсот лет, прожитых мной и моей расой, произнес он, — и хотел бы сказать что-нибудь сильное и выразительное, но кроме "я люблю тебя" и «спасибо», мне ничего не приходит в голову… И еще "Земля задрожала", но я лучше воздержусь от этого, потому что начну смеяться, а смеяться я не хочу.