Есенин привстал с кресла, скомкал салфетку и, подавая ее мне, прохрипел на ухо:
— Вытри им носы!
— Сережа, это ковер… ковер… а это цветы…
Черные дыры сверкнули ненавистью:
— А!… трусишь!…
Он схватил пустую бутылку и заскрипел челюстями:
— Размозжу… в кровь… носы… в кровь… размозжу…
Я взял салфетку и стал водить ею по ковру — вытирая красные и желтые рожи, сморкая бредовые носы.
Есенин хрипел.
У меня холодело сердце.
Многое утонет в памяти. Такое — никогда.
И вот: синенький глазок в потолке. Узкая кровать с серым одеяльцем. Теплые стены. И почти спокойные руки, брови, рот.
Есенин говорит:
— Мне очень здесь хорошо… только немного раздражает, что день и ночь горит синенькая лампочка… знаешь, заворачиваюсь по уши в одеяло… лезу головой под подушку… и еще — не позволяют закрывать дверь… все боятся, что покончу самоубийством.
По коридору прошла очень красивая девушка. Голубые, большие глаза и необычайные волосы, золотые, как мед.
— Здесь все хотят умереть… эта Офелия вешалась на своих волосах. Потом Есенин повел в приемный зал. Показывал цепи и кандалы, в которые некогда заковывали больных; рисунки, вышивки и крашеную скульптуру из воска и хлебного мякиша.
— Смотри, картина Врубеля… он тоже был здесь…
Есенин улыбнулся:
— Только ты не думай — это не сумасшедший дом… сумасшедший дом у нас по соседству.
Он подвел к окну:
— Вон то здание!
Сквозь белую снежную листву декабрьского парка весело смотрели освещенные стекла гостеприимного помещичьего дома.
Платон изгнал Гомера за непристойность из своей идеальной республики.
Я не Гомер.
У нас республика Советов, а не идеальная. Можно мне сказать гадость. Совсем маленькую и не очень скабрезную. О том, как надо просить у жизни счастья.
Так вот, счастья надо просить так, как одесский беспризорный милостыню:
— Гражданка, дайте пятачок. А не то плюну вам в физиономию — у меня сифилис.
Мне вспомнилось другое 31 декабря. В Политехническом музее «Встреча нового года с имажинистами» Мы с Есениным — молодые, веселые. Дразним вечернюю Тверскую блестящими цилиндрами. Поскрипывают саночки. Морозной пылью серебрятся наши бобровые воротники.
Есенин заводит с извозчиком литературный разговор:
— А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов?
— Пушкина.
— Это, дяденька, мертвый. А вот кого из живых знаешь?
— Из живых нема, барин. Мы живых не знаем. Мы только чугунных.