Причем жгли, говорят, по древним русским обычаям: сначала перевязывали поперек бечевкой и бросали в реку, когда поверхность воды переставала пузыриться, тащили наружу и принимались «сушить на кострах».
История в Ольгином духе.
9
— Я пришел к тебе, Ольга, проститься.
— Проститься? Гога, не пугай меня.
И Ольга трагически ломает бровь над смеющимся глазом.
— Куда же ты отбываешь?
— На Дон.
— В армию генерала Алексеева.
Ольга смотрит на своего брата почти с благоговением:
— Гога, да ты…
И вдруг — ни село, ни пало — задирает кверху ноги и начинает хохотать ими, как собака хвостом.
Гога — милый и красивый мальчик. Ему девятнадцать лет. У него всегда обиженные розовые губы, голова в золоте топленых сливок от степных коров и большие зеленые несчастливые глаза.
— Пойми, Ольга, я люблю свою родину.
Ольга перестает дрыгать ногами, поворачивает к нему лицо и говорит серьезно:
— Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию.
Гогины обиженные губы обижаются еще больше.
— Только подлецы, Ольга, во время войны могли решать задачки по алгебре. Прощай.
— Прощай, цыпленок.
Он протягивает мне руку с нежными женскими пальцами. Даже не пальцами, а пальчиками. Я крепко сжимаю их:
— До свидания, Гога.
Он качает головой, расплескивая золото топленых сливок:
— Нет, прощайте.
И выпячивает розовые, как у девочки, обиженные губы. Мы целуемся.
— До свидания, мой милый друг.
— Для чего вы меня огорчаете, Владимир Васильевич? Я был бы так счастлив умереть за Россию.
Бедный ангел! Его непременно подстрелят, как куропатку.
— Прощайте, Гога.
10
На Кузнецком Мосту обдирают вывески с магазинов. Обнажаются грязные, прыщавые, покрытые лишаями стены.
С крыш прозрачными потоками стекает желтое солнце. Мне кажется, что я слышу его журчание в водосточных трубах.
— При Петре Великом, Ольга, тут была Кузнецкая слобода. Коптили небо. Как суп, варили железо. Дубасили молотами по наковальням. Интересно знать, что собираются сделать большевики из Кузнецкого Моста?
Рабочий в шапчонке, похожей на плевок, весело осклабился:
— А вот, граждане, к примеру сказать, в Альшванговом магазине буржуйских роскошей будем махру выдавать по карточкам.
И, глянув прищуренными глазами на Ольгины губы, добавил:
— Трудящемуся населению.
Предвечернее солнце растекается по панелям. Там, где тротуар образовал ямки и выбоины, стоят большие, колеблемые ветром солнечные лужи.
— Подождите меня, Владимир.
— Слушаюсь.
— В тридцать седьмой квартире живет знакомый ювелир. Надо забросить ему камушек. А то совсем осталась без гроша.
— У меня та же история. Завтра отправляюсь к букинистам сплавлять «прижизненного Пушкина».