Человечество стало единое тело,
сплотилось в единый народ.
Тираны дрожат; их короны, как призраки, тают.
Тогда, в первые революционные годы, Хлебникову, и не только ему одному, казалось, что такое братство людей — дело недалекого будущего и скоро Правительство земного шара будет управлять всем человечеством, а войны уйдут в прошлое. Хлебников даже присмотрел место, где можно было бы устроить резиденцию Правительства. Ему понравились рассказы Бориса Самородова про остров Ашур-Аде в Каспийском море. Там даже в декабре цвели дикие нарциссы и кактусы — замечательное место для Председателей земного шара. Останавливало только то, что там нет радио. Самородов часто рассказывал Хлебникову про эти острова на Каспии, про Персию, где он недавно побывал. Хлебников с интересом слушал эти рассказы и сам мог говорить о Персии часами. Но пока никакой возможности попасть туда не предвиделось.
Несмотря на то что в Баку у Хлебникова было много друзей и знакомых, опубликовать найденные «законы времени» он не мог. Более того, никто серьезно к ним не относился и не хотел про это слушать. Единственным человеком, который относился к хлебниковским идеям серьезно и внимательно, был Вячеслав Иванов, но и он ничего не мог сделать для поэта. Хлебников часто заходил к Иванову и рассказывал о своих открытиях. Иванов даже защищал Хлебникова от нападок своих учеников, не желавших слушать математические вычисления поэта. Он объяснял, что в воззрениях Хлебникова об угадывании грядущих событий ничего невероятного нет. «„И Ангел вострубит, что времени больше не будет“, — может, вы, Велимир, этим ангелом и будете», — сказал он Хлебникову.
Иванов и дальше поддерживал Хлебникова. «Детерминизм полный совершенно вяжется с моим мировоззрением, — объяснял он М. Альтману, — я полагаю, что мы, будучи существами вообще свободными, здесь, в жизни, именно несвободны. Мы были до рождения вольны в своем выборе, но выбрали — пропало: назвался груздем — полезай в кузов. Так что с этой стороны опыты Хлебникова мне не враждебны, что же касается „закона достаточного основания“, то мы всегда эмпирически ограничиваемся конечным числом причин, хотя для каждого явления причин бесконечно много. Но Велимир не причины хочет отыскать, а только временную связь аналогичных событий, а аналогичность есть та единая, назовем ее красная, нить, которая в многоразличных явлениях среди всех множеств других нитей явно выделяется».
Впрочем, Альтмана, как сторонника «здравого смысла», такие объяснения учителя все равно не удовлетворяли. Альтман видел перед собой безумца, страдавшего навязчивыми идеями. И все же позже, когда до Альтмана дошла весть о смерти Хлебникова, он запишет в своем дневнике: «Косматый, лохматый, немытый, с длинными нечесаными волосами, со спутанной бородой, высокого роста — он показался мне необычайным. Было что-то в нем детски-трогательное, средь всех кругом себя выпячивающих он один был воплощением начала полного забвенья себя. Каратаев Платон был в сравнении с ним человеком с претензиями».