– Вот оно что, – задумчиво произнес Горецкий, – а скажи-ка ты, мил друг Порфирий, хочешь ты, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову к гадалке твоей разлюбезной?
– Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!
– Тогда сделаешь, что я тебе велю.
Дверь распахнулась со стуком, на пороге возник запыхавшийся Саенко.
– Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!
– Тише. – Горецкий выскочил в коридор, откуда послышалось гудение голоса Саенко.
Посреди ночи в тюрьме поднялся шум. В дверь одной из камер колотили изнутри, доносился истошный крик:
– Помирает! Человек помирает!
Дежурный надзиратель, гремя ключами, подошел к камере, открыл маленькое зарешеченное окошечко и недовольным заспанным голосом спросил:
– Ну чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли, подождать нельзя?
– Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин начальник офицер! – жалобным голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритый татарин. – Дядя мой помирать, совсем помирать!
– Вот еще нелегкая, – тяжело вздохнул надзиратель, – чего еще там с твоим дядей стряслось?
– Падучая у татарина, – подал голос из угла босяк, задержанный за бродяжничество.
Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику, чтобы подошел и подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверь камеры.
Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях, изо рта у него шла белая пена.
– Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, – подсказал из угла босяк, обладатель большого жизненного опыта, – а не то зубы все себе покрошит в песок.
Бритый племянник сел в углу на корточки и тихо подвывал, глядя вперед бессмысленными глазами.
– Черт с ними, с зубами его, – отмахнулся надзиратель и окликнул напарника: – Кузьмич, иди сюда, вынесем старого, да в лазарет! А не то так и будет до утра тут биться, уснуть не даст.
Кузьмич внимательно оглядел камеру, скользнул взглядом по бритому татарину, вся поза которого изображала немую скорбь, пренебрежительно отвернулся от бродяги, но все медлил.
– Да идешь ты или нет! – заорал первый надзиратель, торопясь скорее избавиться от хлопотного заключенного и идти досыпать.
Кузьмич вошел в камеру неохотно – как-никак нарушение правил – и наклонился к припадочному, собираясь взять его за ноги. Но в это время широкоплечий «племянник» в мгновение ока очутился рядом, сгреб обоих надзирателей за воротники гимнастерок и с размаху сшиб их головами. Надзиратели, лишившись чувств, упали на пол камеры, а припадочный дядя вскочил мгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем как выскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил: