— Которые прыгают через ограду и которых надо считать, чтобы заснуть?
— Нет, другую. Там тоже есть ограда, но калитка открыта, и овечек считать не надо. Рассказать?
Она кивнула с такой готовностью, что я разглядел это даже в темноте. Теперь и я расслышал голоса Свена и Паулы, хотя между нами был длинный коридор да еще поворот за угол, где находилась родительская спальня и комната Юлии. Голоса едва доносились, но мне хватило и этого, чтобы задаться вопросом, не стоит ли одеться и потихоньку убраться отсюда, чтобы никогда больше не появляться в этом доме. Я злился на Свена и Паулу, не умеющих справиться с семейными проблемами, на Паулу, которая, втянув меня в историю, бросила, на Юлию, которой я должен заниматься, будто у меня нет своих забот. А еще я злился на себя за то, что натворил в моих отношениях со Свеном, за то, что слишком близко допустил к себе Паулу.
— Не будешь рассказывать?
— Буду. Дело происходило в одном краю, где высокие-высокие горы. На самой вершине горы — только снег и лед, а пониже скалы и осыпи, еще ниже — луга и уж только потом густые леса. Перед самыми высокими горами находятся другие, поменьше, а на самых маленьких горах растет трава, такая же бурая, как на равнине, которая начинается там, где кончаются горы, и простирается она до самого горизонта, даже еще дальше, куда уже не хватает взгляда. Ты слушаешь?
— Да, только я все равно слышу, как папа с мамой ругаются.
— Я тоже. Рассказывать дальше? Только это не страшная история, а то от страшной истории не заснешь.
— Рассказывай.
— У подножья горы стояла овечья кошара. Большая кошара, где было много овец.
— А что такое кошара?
— Это загон для овец, без крыши, только ограда из двух перекладин. Представляешь себе кошару?
— Да.
— Представь себе, что утром ты оказалась в горах, самых высоких. И вот…
— А как я там очутилась?
— Не знаю. Может, ты там родилась.
— Ну.
— Во всяком случае, ты оттуда спустилась. Шла долго, сначала по глубокому снегу, потом по скользкому льду, иногда приходилось слезать со скал и пробираться по осыпям. Порой надо было взбираться на другой склон, чтобы на обратной стороне спуститься еще ниже. Затем ты долго продиралась через лесную чащу. И уже на самом закате ты вышла из леса и увидела последнюю маленькую гору, а за нею широкую равнину.
— А кощару?
— И кошару. Она прямо перед тобой. Солнце уже зашло за высокую гору, поэтому кошара уже в тени. А равнина еще освещена, солнце теплое, бурая трава отливает в его лучах золотом. Кто-то снял одну перекладину с ограды. Неизвестно кто, потому что вокруг нет ни одной человеческой души. Тебе только видно, что некоторые из овечьей отары, их, может, несколько сотен, осмелились выйти из кошары; они пасутся за изгородью, а следом начинают выходить другие, поначалу они пасутся рядышком, а потом разбредаются все дальше и дальше. Ты присаживаешься. У тебя был долгий и трудный день, поэтому тебе приятно отдохнуть. Ты хоть и чувствуешь усталость, но оглядываешься по сторонам.