Каменная глыба служила столом, за которым и расположились на вереске люди. Крестьяне? Дворяне? По одежде было не разобрать.
Белокурый красавец, сущий Аполлон щасливой наружностью, поднимал роговый кубок: козья куртка его была накинута поверх тончайших кружав батистовой сорочки.
Бородатый мужик, мирно спавший в стороне, невзирая на весь шум, укрывался во сне парчовым камзолом.
При свете поставленной на бочонок восковой свечи в грубом подсвечнике какой-то вовсе немолодой человек столь же безмятежно делал грифелем записи в небольшую книжку.
— Пусть будут крепки полки,
С позором бегут враги!
— завел белокурый Аполлон, превосходно заметивший вошедших.
— А мы, офицеры, Его кавалеры
Покажем друг другу отваги примеры!
— Пьем здоровье Его Величества!
Сдвинем бокалы! Фа-ла-ла-ла!
— подватили десятки голосов.
Старые вина в изрядном количестве
Сдвинем бокалы! Фа-ла-ла-ла!
— Но вон из застолья тот,
В чьей подлость душе живет!
— продолжил красавец.
Пусть, честное слово! Катится он
К круглоголовым
В Иерихон!
Голоса и своды вновь подхватили припев.
— Тысячу извинений, сударыня, — обратился к Елене красавец, отвешивая галантнейший поклон. Годами казался он едва ль не моложе ее самое. — Мы нынче празднуем и пьяны! Не хотелось портить песни! К Вашим услугам и у Ваших ног — Анри де Ларошжаклен.
— Я — Элен де Роскоф, — Елена протянула французу руку, к которой тот, тряхнув волнами льняных кудрей, склонил тут же голову. — Я должна видеть Белого Лиса.
— Ба! Да у нас нынче два праздника вместо одного! — Юноша, отрекомендовавшийся как Ларошжаклен, вправду был слегка навеселе. — Богиня из снежной страны! Мало, что мы сегодни так славно отколошматили синих… Господин де Роскоф! Вы слышите, господин де Роскоф! Ваша невестка прибыла из России!
— Помилуй Господь, могу ли я поверить такому щастью?! — Стук запрыгавшего по камням грифеля показался слишком громок. Записная книжка также упала с колен стремительно вскочившего на ноги пожилого человека. Но ни шагу не сделал он к Елене: казалось, ноги его вросли в землю.
Застыла и она, странно ослабев в коленях. Недвижнее статуй, они смотрели друг на друга.
Нельзя не узнать было это высокое чело, обрамленное не русыми, как у Филиппа, но белоснежными волосами, эту незнакомую жесткую складку знакомых губ. Никогда не было у Филиппа такого пронзительного взгляда — словно на тебя не глянули, но окатили едкою, обжигающей до костей кислотой, но серые глаза, они были те же самые. Тот же твердый подбородок, те же прямые плечи. Положительно, она узнала бы его в самой многолюдной толпе!