Осел остановился сам. Брат Фрэнсис откинул капюшон, чтобы стала видна черная повязка, и медленно поднес к ней руку, как бы готовясь показать некое ужасное зрелище, скрытое под тканью. Но вор, закинув голову назад, разразился мрачным, простотаки сатанинским смехом. Монах поспешил пробормотать заклинание, что не произвело на вора никакого впечатления.
— Это на меня уже давнымдавно не действует, — сказал он. — Нука, слезай, да поживее! Брат Фрэнсис пожал плечами, улыбнулся и без всякого протеста сошел с осла.
— Желаю вам здравия, сударь, — сказал он. — Вы можете взять осла, — мне будет полезно пройтись пешком. И он уже двинулся в путь, когда вор преградил ему дорогу.
— Погоди! — крикнул он. — Разденьсяка догола, да покажи, что у тебя с собой! Извиняющимся жестом монах показал ему чашку для подаяния, но вор снова расхохотался.
— Штучки с бедностью мне уже надоели! — заверил он свою жертву саркастическим тоном. — Но у последнего нищего, которого я остановил, в сапоге оказалась сотня золотых. Так что раздевайся, да поскорее! Когда монах разделся, вор обшарил его одежду, ничего не нашел и возвратил ее.
— Теперь, — продолжал он, — посмотрим, что в этом пакете.
— Это только документ, сударь, — запротестовал монах, — документ, не имеющий никакой ценности ни для кого, кроме его владельца.
— Разверни пакет, тебе говорят!
Брат Фрэнсис повиновался, не говоря ни слова, и украшения пергамента засверкали на солнце. Вор восхищенно присвистнул.
— Красота! До чего же моя жена будет довольна, если повесит это на стене в нашей комнате!
При этих словах бедный монах почувствовал, что сердце у него упало, и забормотал молитву: «Если Т ы послал его, чтобы испытать меня, Господи, молю Тебя от всей души, дай мне, по крайней мере, смелость, чтобы умереть как мужчина, потому что если назначено, чтобы он отнял у меня это, то отнимет он только у трупа Твоего недостойного слуги!»
— Заверни! — приказал разбойник, уже принявший решение.
— Я вас прошу, сударь, — застонал брат Фрэнсис, — вы не захотите лишить бедного человека работы, на которую он положил всю жизнь! Я украшал эту рукопись пятнадцать лет и…
— Что? — прервал вор. — Ты сделал это сам? И он даже завопил, надрываясь от смеха. — Пятнадцать лет! — восклицал он между взрывами хохота.
— Но зачем, я тебя спрашиваю? Ради куска бумаги — пятнадцать лет! Хахаха!
Схватив обеими руками разукрашенный лист, он хотел было его разорвать, но брат Фрэнсис упал на колени среди дороги.
— Иисус, Мария, Иосиф! — воскликнул он. — Заклинаю вас, сударь, во имя Неба! Разбойник, казалось, был немного польщен; бросив пергамент на землю, он спросил с усмешкой: — Ты готов драться за этот клочок бумаги?