Грядущий и неизбежный разговор с Сэрой тяготил Бена, и он решил не тянуть с ним. В воскресенье утром, когда Десса сказала, что хочет сходить в церковь помолиться за Мэгги, он кивнул и отправился в путь.
Чем ближе подъезжал Бен к дому Вудриджей, тем чаще он придерживал Красотку. Его мучила совесть. Он так и не смог ответить на любовь Сэры, хотя и заботился о ней с ребятишками как мог. Чувство вины не лучший спутник двух людей, собирающихся начать новую жизнь.
Дом выглядел заброшенным и на удивление тихим. Бен медленно въехал во двор и с удивлением огляделся. Со дня смерти Клита Сэра ни разу не была в церкви, да и вообще крайне редко покидала свое жилище. Куда же она отправилась на этот раз?
Заслышав его шаги, близнецы с дикими воплями вылетели из дома и повисли у него на руках. Бен рассмеялся, подхватил их и вошел в крохотную прихожую.
Сэра стояла в середине комнаты перед обшарпанным деревянным сундуком, держа в руках что-то белое – не то простыню, не то скатерть.
– Бен! – радостно вскричала она, и ее глаза наполнились слезами. – Я так рада тебе! Где ты так долго пропадал?
Бен нахмурился: весь город знал, что он ездил в Канзас-Сити вместе с Дессой Фоллон, и Сэра, даже живя на отшибе, никак не могла быть исключением.
Он поставил детей на пол, подошел к ней и быстро чмокнул ее в лоб. Она потянулась было к нему, но тут же опустила глаза и снова вернулась к своему сундуку.
– Что ты делаешь? – спросил Бен.
– Собираю пожитки, – слабо улыбнулась она.
– Это я вижу, но… зачем?
Она бросила сложенную скатерть в сундук.
– Кофе хочешь?.. Ребятки, идите к себе и продолжайте собираться, маме надо поговорить с дядей Беном.
Сэра налила кофе, и они сели за стол.
– Я уезжаю, Бен, – вздохнула она. – Возвращаюсь назад в Филадельфию, к родителям Клита. Они хотят, чтобы дети жили с ними, ну а раз так, значит, и мне местечко найдется… После смерти Клита они остались одни, как… как и я. – Ее голос дрогнул, по щекам покатились слезы.
Бен смотрел в чашку, не смея поднять глаз.
– Прости меня, Сэра… Прости за все. Я очень виноват перед тобой.
– Брось, Бен, – устало махнула она рукой. – Нельзя же всю жизнь извиняться. Кому от этого легче? Тебе? Мне? Клиту? Что было, то было, быльем поросло… Ты ее любишь?