– Сам Вэнс, – ответил Гарднер. – Говорю вам, многие люди недооценивали его ум. Но послушайте, позвольте мне задать вам вопрос. Дервент сообщил мне, что вы самым серьезным образом подозреваете меня. Это, конечно, приятное известие. Но помоги мне Господи, мне никогда не могло прийти в голову, что причиной тому может послужить это происшествие в понедельник вечером! Я вообще не понимаю, как могла возникнуть подобная глупая версия. Откуда это взялось? Не думаю, чтобы это сочинил Бартлетт или Хаукинс.
– Это был ни тот ни другой, сынок. – Г. М. наклонил массивную голову. – Это был Филипп Китинг, который, между прочим, сейчас перед вами.
Филипп выступил вперед.
– Рон, старина, – начал он, – я приношу тебе мои извинения. Не сомневаюсь, что ты меня поймешь и не затаишь никакой обиды. Но я всегда говорил, что правда есть правда, закон есть закон и человек должен рассказывать полиции все, что они желают знать, или в таком случае где было бы правительство?
Гарднер мигнул.
– Ты нас видел? Не говори мне про правительство, и где, черт тебя возьми, ты был?
– В коридоре, старик. Я не видел вас, да и слышал не слишком хорошо; но скажи мне как мужчина мужчине и без дураков, откуда мне было знать, что вы там занимаетесь такими глупостями? Мне это даже в голову не пришло бы. Конечно, предполагалось, что я должен был бы войти. Но в конце концов я подумал, что вы втроем прекрасно справитесь, если Вэнс перейдет к насилию…
– Ну хорошо, тебе нет нужды так убиваться по этому поводу, – заявил Гарднер, глядя на Филиппа с изумлением, которое вдруг сменил громкий хохот. – Ничего ужасного не произошло. Слушай! Так ты из-за этого выглядел таким загадочным во вторник у Дервентов? И почему ты… – Он посмотрел на девушку, но она не ответила ему взглядом.
– Вернемся к нашим баранам, сынок, – предложил Г. М. – Давайте снова поговорим о вечере понедельника. Когда вы повторили главный номер концерта к вечеру убийств, что вы стали делать потом?
– Ну, у Вэнса было хорошее чувство юмора. Мы напились.
– Отвратительно, – высказалась Франсис.
– Без всякого сомнения, – вежливо подтвердил Гарднер.
– Но вы говорите, что у него было хорошее чувство юмора. Он был увлечен игрой, которая должна была состояться наследующий день, – настаивал Г. М. – И это подтверждает заявление Дервента, Мастерс. Я не знаю, помнишь ли ты, но Дервент виделся с Китингом во вторник утром, и Китинг был все еще дьявольски увлечен всем этим. Черт меня побери, могу поспорить, что так оно и было! А теперь, Мастерс, смотри, что мы имеем. Все возвращается на круги своя. Мы копаемся в подробностях, но, всякий раз делая круг, приходим к одному и тому же старому вопросу: почему Китинг неожиданно отказался пойти во вторник на вечер убийств? – Г. М. покрутил шеей, высвобождаясь из воротничка. – Мастерс, а ведь это приобретает все большее и большее значение. И начинает меня преследовать. Не было такой причины, по которой он не мог присутствовать на вечере. Наоборот, все, в том числе его тщеславие и энтузиазм, говорило о том, что он должен был там быть. И тем не менее в период между тем, когда утром его видел Дервент, и временем после полудня, когда ему позвонила мисс Гейл, он развернулся в противоположном направлении. Говорю тебе, ты не далеко продвинешься, выясняя, кто стащил пушку. Обстоятельства изменились. То, что нам сейчас нужно, – это полный отчет о передвижениях, беседах и разговорах (если таковые были) Китинга во вторник. Мы должны узнать о нем побольше у его лакея; лакей – тот человек, которого я хочу видеть… Но в настоящее время прошу сообщить мне: кто-нибудь, кроме мисс Гейл и Дервента, видел Китинга во вторник?