Быстро повязали спящих разбойников, те и понять не успели, что да как. Само собой, и Гармая вместе с ними. А шёл ему тогда двенадцатый год.
Дальше дело понятное. Вожака в клетку засунули, клетку на подводу — и во Внутренний Дом повезли, государю. И повелел милостивый наш государь душегуба в кипящем масле сварить. По-моему, очень даже правильно повелел.
А прочих разбойников наказали плетьми да прямо тут же, на ярмарке, в рабство продали. Гармая, по малолетству, пожалели, от плетей избавили. А может, просто товар портить не захотели — после тех плетей и не всякий мужик оклемается, а уж малец…
Поставили клеймо, заковали в цепь, на торг повели. Так и началась его рабская доля.
Сперва трактирщик его купил. Так себе, вздохнул Гармай. Кормили сносно, правда, объедками, но и вкуснятина попадалась. Зато работы невпроворот было, вставать до рассвета, ложиться заполночь. Ну, конечно, тумаки да затрещины, только к этому делу Гармай и по стае привычен был.
Почти год он у трактирщика провёл, а потом у того несчастье приключилось — пожар. Всё сгорело, пришлось и скот уцелевший, и рабов продавать. Их, вместе с Гармаем, всего-то пятеро было.
Снова торг, и на сей раз купил мальчишку человек знатный, высокородный Иссаури, начальствующий над городской налоговой палатой. Для комнатного услужения купил — вино на пиру подавать, вещи за господином таскать, если тот пойдёт куда, по всякому поручению бегать и прочую нужду удовлетворять. Да и просчитался господин Иссаури — не вышло из Гармая домашнего раба. Никакой, ругался господин, тонкости, никаких манер поганцу не вдолбишь. Розог извёл немерено, а толку чуть.
Ненавидел его Гармай, если хоть малейшая возможность была — наперекос делал.
Трактирщику-то он честно служил, потому что трактирщик был человеком прямым как столб. Вот делай то, и ешь это, а спи здесь. Не по делу не наказывал, комнатную зверушку из него не творил.
И совсем уж было Гармай в побег собрался, как дошло до начальника налогов, что проще от паршивца избавиться и подходящего невольника на его место прикупить.
Снова продали Гармая, теперь уж зажиточный крестьянин его приобрёл. Не простой крестьянин — сельский староста. И началась для мальчишки такая мука, о какой он раньше и не думал, что бывает.
С самого начала пришёлся он старосте не по нраву. Строптив, дерзок, волком глядит, того и гляди укусит. В первый же день оказалось, что работать придётся поболе, чем в трактире. Спать вообще непонятно когда. А кормить — это ещё заслужить надо старанием да покорностью, чтоб кормили. На ночь его во дворе на цепь сажали. Каждый вечер секли, рубцы уже гноиться начали.