— Сперва скажи, что ты ему ответил.
— Правду. Я сказал, что у нас давно уже нет рабства, что все люди у нас свободны. Хотя и своих неприятностей у каждого хватает, и никто в счастье не купается… У нас совсем другая жизнь, тут невозможно сравнивать, что лучше, что хуже…
— Довольно, — я наклонилась и подбросила веток в костёр. — Хаонари понял вот что: есть бог, который хочет сделать всех рабов свободными. Которому это в одной стране уже удалось. Значит, бог сильный. Насчёт любви ко всем он, конечно, не понял, да и мудрено понять. Но ему это уже не слишком важно. Главное, он нашёл бога, который хочет того же, чего и он. Бога, который поможет бунтовщикам.
Молниями с неба, полчищами броненосных зверей или ещё как. Такому богу Хаонари готов служить. И про такого бога он станет рассказывать рабам. Может, он даже и сам не слишком поверил, но он не глуп — знает, что поверят другие. Поверят и пойдут за ним. За вестником справедливого бога.
— Но потом-то я сказал, что избавление от рабства не бывает мгновенно, — возразил Алан. — В нашей земле это великую дюжину лет заняло, и здесь так же будет. Устами вестника Своего Бог сказал, что перед лицом Его все равны. И теми же устами добавил, что каждый, уверовав, должен оставаться в том звании, в каком призван. Раб не должен смущаться своим рабским состоянием, но должен помнить, что к высшей, духовной свободе он призван. К свободе, которая важнее любой земной, внешней свободы. А господин должен помнить, что он и сам — раб Божий, что и над ним есть Господь, и потому должен он миловать рабов своих, умеряя строгость…
— Ты мог талдычить хоть до ночи, — оборвала я оправдывающегося Алана. — Хаонари этого уже не услышал. Понимаешь, это уже не полезно для его целей. А какие у него цели, ты после имел возможность насмотреться. Что было дальше?
— Спустя дней пять начались беспорядки, — расстроено сказал Алан. — Мы сидели дома, никуда не совались, знали только то, что рассказывала тётушка Миугних…
— Это ты не совался, господин, — вставил Гармай, — а я по городу бегал, всё видел. И как дом господина Гиуртизи жгли, и как высокородных на колья сажали…
— Какая наглость! — не сдержалась я. — Ты, Алан, попустительством своим совсем испортил парня. Мало того, что запретов твоих не послушался, так ещё и смеет так вот прямо и объявлять это… Ты уже достаточно окреп, чтобы задать поганцу хорошую порку!
Алан помолчал. Потом глухо сказал:
— Ну вот ещё… Мало что ли парень всякого зверства на своей шкуре испытал? Да и не принято в нашей земле детей бить…
Я чуть не застонала. Это что ж за такая безумная земля? Как она ещё внутрь себя не провалилась?