Тимур вырвал ненужную мысль, как вырывают седой волос.
«Ребята! Мы на пороге успеха. Это наш самый главный шанс…»
Но вместо этого сказал только:
— На сцену!
Они молча поднялись.
Тимур шел позади всех. Поражался, как ребята ловко научились ориентироваться в недрах Кона — за один только день; вот звенит первый звонок, но публика давно уже в зале, всем не терпится, все ждут начала зрелища…
Он повернулся и побрел в режиссерскую ложу — ту самую, где не так давно сидел Дегтярев.
Сел в глубине; праздные взгляды зрителей то и дело шарили в поисках режиссера, Тимур не желал ничьего внимания, он ждал, пока погаснет свет…
Второй звонок.
Ожидание сделалось нестерпимым.
Когда прозвенит третий — Тимур знал — все будет решено, хода назад не станет, сразу сделается легче. Но хорошо бы поскорей пережить эти последние минуты, между вторым звонком и последним, третьим…
Вот и он. Слава Богу. Шаг сделан, а теперь — неси меня, ветер…
Погас свет. Тимур придвинулся ближе к сцене.
Зазвучала музыка.
Поднялся занавес.
* * *
— Тима, остановись! Тима, перестань! Он никогда ничего не объясняет… Пойдем!
Тимур стоял перед дверью служебного хода и тянул ее на себя, и толкал ее, и бил ногами — но дверь не поддавалась. Кон не желал больше видеть его; длинные руки Дрозда оттаскивали Тимура прочь, в темноту, но Тимур возвращался снова — и дергал ручку, и толкал, и бил.
— Ты сам во всем виноват, — глухо сказал Борис. — Теперь поздно…
— Заткнись, — через плечо бросил Дрозд.
— Это правда, Коля, — сказал Борис. — Он нас подставил. Всех.
— Еще слово, и сверну челюсть, — сказал Дрозд так спокойно и ровно, что Борис отступил на шаг:
— Коля… Что я маме скажу?! Если я скажу ей правду… у нее же новый приступ будет, Коль…
Дрозд тяжело обернулся:
— Скажи ей неправду. Скажи… Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом…
Борис отошел. Сел на кромку газона, спиной к фонарному столбу.
Тимур смотрел на закрытую дверь.
…Начали удачно. Дрозд, игравший Ученого, укладывался точно в заданный ритм. Его партнерша Оля, которой всегда трудно давалось начало спектакля, шла за Дроздом, как овечка на привязи…
Только чрезмерная седина на висках Дрозда почему-то отвлекала и раздражала Тимура. Он успел подумать, что надо бы точнее выверить грим…
А потом он понял, что ничего, кроме фальшивой седины, не видит и не замечает. Что Дрозд весь соткан из фальши, что Оля говорит невнятно и тихо, что сцена безбожно затянута. Никакого действия нет и в помине, диалога нет, есть формальные слова и жесты, и зритель начинает потихоньку ерзать, скрипеть мягкими креслами, вполголоса переговариваться, нетерпеливо кашлять…