Из слов Рори я сделала два очень важных вывода:
1. Я для него очень много значу.
2. Грейс сочла его достойным встречи и даже разговаривала с ним обо мне. Это значит, он ей понравился. А в таких вопросах я доверяла Грейс едва ли не больше, чем самой себе.
Он остановился в «Блэйксе», а мне забронировали номер в «Холкине». По дороге из аэропорта сначала мы проезжали «Блэйкс». Я вышла с Рори, а Брайана попросила отвезти багаж в «Холкин». Мы спустились в уютный бар «Блэйкса» и сели за столик. В баре было пости совсем темно, только небольшие пятна от маленьких, но очень ярких ламп. Мне всегда казалось, что это один из самых романтичных баров Лондона. Здесь можно сидеть часами и оставаться незамеченным. Что мы, впрочем, и сделали, а после нескольких бокалов шампанского отправились в ресторан обедать.
В конце концов разговор неизбежно перешел на Гарри.
– Конечно, в Америке у него не было бы никаких проблем, – сказал Рори.
– Это почему же?
– Ну, в Америке каждый преступник – жертва. Ты можешь среди бела дня на глазах у целого стадиона свидетелей укокошить пятьдесят девять человек, и при этом суд тебя оправдает. Надо только рассказать – а если забудешь, адвокат напомнит – как плохо с тобой обходились в детстве, как тебя оскорбляли и мучили, и объяснить, что именно поэтому ты и стал таким жестоким.
– Это, конечно, остроумно, но Гарри – не преступник.
– А я и не сомневаюсь. Но, думаю, даже если бы он и был преступником, ты все равно простила бы его. Ведь он твой брат. Кстати, ты собираешься его навестить?
– Обязательно. Вот с родителями – куда сложнее. После смерти Венеции и исчезновения Гарри у них в отношении меня развился настоящий психоз, – когда я появляюсь, они очень волнуются, а когда собираюсь уезжать, они на грани нервного срыва. У нас с ними что-то вроде негласного соглашения: чем меньше они меня видят, тем лучше. А у тебя как с родителями?
– У меня остался только отец. Он уже в годах. Мать родила меня довольно поздно. Иногда я думаю, может, это и подкосило ее. Пять лет назад она умерла от рака.
– А с отцом ты хорошо ладишь?
– В общем, да. Хотя видимся мы не часто. Он живет в Монтане, в довольно диком месте. Говорит, это напоминает ему Шотландию. Он ненавидит Нью-Йорк. И вообще немножко отшельник.
– Насколько я знаю, в этом смысле ты пошел в него.
– Нет, я просто очень разборчив. Не люблю якшаться с кем попало.
– А мать?
– Мать? О, она была своего рода специалисткой по холодной войне. Не любила спорить. Отец вспыльчивый, но прямой, всегда понятно, чем он недоволен. А мать надувала губки, укоризненно смотрела, но никогда не говорила ничего определенного. С ней почти невозможно было поговорить начистоту и выяснить отношения.