— Как себя чувствуешь-то? — уже по-свойски поинтересовался Гурехин.
— Да, почитай, одна пуговка осталась. Оставил бы ты мне водицы прыснуть, на всякий случай… А?
— Да я бы оставил, только без меня вода силу потеряет. Умная эта вода, слово человечье понимает.
— Говорят, на святой воде замешиваешь? — мучая цигарку, допытывался конвойный.
— Не на святой, а на звездной, древние мудрецы праной звали. А куда повезут-то меня, не слыхал?
— В Москву… Так что прощевай, док, лихом не поминай. А я супротив тебя никогда ничего не имел, — уже у дверей «штабной» просипел конвойный.
— И ты прощай. Будь здоров…
В темных ледяных сенцах Гурехин содрал с бритой головы шапку, потянул на себя разбухшую дверь и сразу ослеп от яркого электрического света.
— Заключенный номер Ка пятьсот пятнадцать в расположение комендатуры доставлен! — рявкнул за спиной конвоир.
— Свободен! — махнул рукой начальник лагеря, умный и незлой человек по фамилии Рубель.
— Так это вы Гурехин Ксаверий Максимович?
За столом сидел приезжий капитан из Управления лагерей: по-столичному розовый и гладко выбритый, в свежем романовском тулупчике, натуго перепоясанный новенькой блестящей портупеей. Он вскинул на Гурехина плутовские глаза и отодвинул в сторону заляпанный печатями «кирпич» — дело Гурехина.
— Курите? — участливо спросил он, протягивая Гурехину щегольскую папироску из золотого портсигара. На крышке был прочеканен единорог с развевающейся гривой и завитым в кольца хвостом. Отследив взгляд Гурехина, он едва заметно кивнул.
Гурехин вынул сигарету подрагивающими пальцами, но так и не закурил. Он никогда не курил.
— Вот что, Ксаверий Максимович, в барак вы больше не вернетесь. В Москву поедем. Там с рук на руки передам я вас наркому внутренних дел, и начнется у вас новая жизнь. Такие вот дела! — усмехаясь одними глазами, говорил капитан. — У вас ровно час, чтобы привести себя в полный порядок. Санитарный блок к вашим услугам.
В «морилке», как с недобрым юмором звали санитарный блок заключенные, горячо парила банная печь-каменка. Получалось, что для одного единственного зэка протопили и нагрели чугунный котел с водой. Гурехин разделся. На пол из раскрученной портянки, жалко звякнув, выпала самодельная алюминиевая ложка. Он встал в ржавую ванну и включил обжигающе горячую воду. Золотистый пар от воды и синяя звезда за окнами казались обрывками сна. Сердитый, разбуженный среди ночи санитар принес стопку чистого белья и малоношенное суконное пальтишко только что из прожарки. От его былых обитателей остался только седой налет в глубине швов, да острый запах химиката. Стоя под последней теплой струйкой, сочащейся из титана, Гурехин побрился, и санитар самолично вылил ему на голову флакон чемеричной воды, которой пользовались в лагере только офицеры, оправил рукава слишком широкой рубахи и поплевав на гребенку попытался зачесать его непокорный «ежик» от темени к затылку.