– А давайте завтра в лес не пойдем, – предложил кто-то, – если новенькая пироги принесет, то их можно и здесь съесть, на озере.
– С чего это мы не пойдем в лес? – строго спросила Аэлла. – Ты что, боишься, что ли, Борька?
Люба повернулась туда, куда смотрела Аэлла, и увидела вихрастого мальчишку лет девяти с темными перепуганными глазенками.
– Ничего я не боюсь, – дрожащим голоском ответил Боря. – А только все равно страшно. Вдруг она опять придет? Она страшная такая – ужас!
– Ух ты! – весело воскликнула Аэлла. – Ну, признавайтесь, кто еще боится? Сашка, ты боишься? А ты, Танька? А ты, новенькая? Боишься или нет?
– Я не знаю, – робко ответила Люба. – Я часто с бабушкой в лес ходила за грибами и никогда не боялась. А чего надо бояться?
– Так ты не знаешь?! Ой, ребята, она же темная совсем! – закричал мальчик, которого назвали Сашкой. – Она про черную старуху не знает! Надо ей рассказать, а то так и будет жить в темноте.
– Танька, давай ты рассказывай, у тебя хорошо получается, – распорядилась Аэлла.
Поднялась хорошенькая белокурая девочка в красивом купальнике, и Люба вдруг совсем некстати подумала о том, что у нее самой купальник самый обычный, ни в какое сравнение не идет с купальником этой Тани. Конечно, разве могут Любу принять в такую компанию, когда здесь такие девочки! Аэлла знает греческий язык, Таня играет на скрипке, эта рыженькая, наверное, тоже какая-нибудь необыкновенная, и все красавицы – одна другой краше! А она, Люба Головина, такая обыкновенная…
– По черному, черному лесу ходит черная, черная старуха, – начала заунывным голосом белокурая Таня. – На голове у нее черные, черные волосы, она одета в черное, черное платье, черные, черные глаза горят страшным огнем, она ищет маленьких мальчиков, хватает их, впивается им в горло черными, черными ногтями…
Байка была длинной и совсем не страшной, и Люба даже успела заскучать. Они с подружками в Москве давно уже такими глупостями не занимались, раньше, конечно, рассказывали, и про черную руку, и про желтую руку, и про гробик на колесиках, и Люба, когда была помладше, всегда вздрагивала и вскрикивала, когда в самый драматический момент после долгой усыпляющее-заунывной присказки рассказчик громко и резко произносил: «Отдай мое сердце!» – или еще что-нибудь соответствующее сюжету. Но это было давно.
– Не понимаю, почему Танька всегда рассказывает, – сердито прошептала рыженькая девочка. – Она же старуху сама не видела, а рассказывает.
– Так ее, наверное, никто и не видел, – осторожно предположила Люба, обрадовавшись, что с ней хоть кто-то заговорил. – Это же просто страшная история, мы в детстве такие часто рассказывали.