Тело Анны медленно покачивалось, ее маленькие белые кроссовки изредка задевали вкопанный кол.
– Итак, последний звонок! – завопил клоун, хлопнув в ладоши. Суетясь и похрюкивая, он поменял кассету, поставив симфонию Моцарта. Потом достал из рюкзака хлопушку, выдернул шнур, раздался гулкий хлопок, и все пространство заискрилось от летающих конфетти. Клоун запрокинул шампанское, делая большие глотки и ловя раскрашенным лицом цветные чешуйки конфетти, потом вытер губы и снова полез на стремянку. Клей уже «схватился», это хорошо. Он потянулся к цепи, но вдруг вспомнил о чем-то и извлек из кармана скальпель. Плотоядно улыбнувшись, он осторожно, стараясь не поранить женщину, сделал широкий надрез на ее джинсах в области промежности. Анна тихо застонала.
Пальцы клоуна зашевелились, как лапы какого-то опасного насекомого, и он, облизнувшись, отстегнул карабин, который соединял цепь с кожаными лямками. Тело Анны, теперь ничем не удерживаемое, повисло на собственных волосах, и от адской боли она моментально пришла в себя. Ее дикий, нечеловеческий крик заставил клоуна зажать уши, и он от неожиданности чуть не свалился со стремянки.
От крика пришла в себя Лиля и, недоуменно захлопав ресницами, скривила губы, готовая снова разреветься. Она пока не видела мать, но слышала ее душераздирающий крик, и от этого ей становилось еще страшней.
– А вот и я! – прокаркал клоун, появившись внезапно, как чертик из табакерки. В руках он торжественно держал белоснежный торт с вишенкой наверху. – Представление началось, – прошептал он, ставя торт на стол. – И оно будет долгим. Долгим. Очень долгим... Никаких антрактов...
Клоун развернул стул с Лилей так, чтобы она хорошо видела сосну, на которой, извиваясь в судорогах, тряслось тело матери.
– Не хочешь тортика? С ванилью? – откуда-то сверху услышала Лиля писклявый голос клоуна, и свет вокруг нее померк.
* * *
Степан Лепетов с трудом продирался сквозь густые заросли. Он и не предполагал, что лес окажется таким громадным. Его дружбаны Игорек и Димка предложили пойти порознь, и он вскоре потерял их из виду. Хотя, если быть до конца честным, он не особенно и хотел этого побега. В итоге вышло как в классике: «Все побежали, и я побежал». Подкоп делался не один день, и так сложилось, что Степана перевели в злосчастную камеру как раз накануне побега.
Здоровенный, высокий, под два метра ростом, Степан Лепетов был на удивление покладистым и уравновешенным парнем, а его простое лицо и наивные синие глаза, которые так восхищали девчонок на воле, и вовсе не вязались с его внушительными габаритами и громадными кулаками. Он вырос в селе, с детства привыкший к тяжелой работе, и в их роду все потомки по мужской линии были огромными, сильными и выносливыми. Мать рассказывала, что прадед одним ударом кулака мог оглушить или даже убить быка.