Вечером я сел за Николенькины тетради. Я ожидал, что это дневники, отчеты, какие-то мысли или афоризмы, на худой конец — рисунки. Но все оказалось иначе.
В первой, исписанной чуть не наполовину тетради были стихи. Причем, судя по всему, Николенькины стихи, и стихи хорошие. Ни когда бы не подумал, что мой веселый друг был способен на такие серьезные и горькие строки:
«…В подпространстве души — темно.
Бьются бабочки-мысли в окно.
Сизый дым превращается в ночь,
И душа устремляется прочь.
Пальцы липкие сердце сжимают,
Лепестки у мечты отрывают:
Любишь — не любишь, знаешь — не знаешь, веришь — не веришь, живешь не живешь…
Зажигается спичка во мраке:
…Ты в вонючем и душном бараке.
…Ты в прекрасной, сияющей зале.
Смех задушен тисками печали.
Ты бежишь, без надежды на чудо.
Вновь Иисуса целует Иуда.
Твоя карма тебе не известна,
И тебе это не интересно.
Ты ныряешь в холодную воду,
Ты опять выбираешь свободу.
Лепестки мечты тихо кружаться.
Как устали они обрываться!
Любишь — не любишь, знаешь — не знаешь, веришь — не веришь, живешь не живешь…
За затяжкой — другая затяжка.
Крепким чаем наполнена чашка.
Ожидание держит ресницы,
Их закрыть — и во сне закружиться.
Улететь в темноту подсознанья.
До свиданья.
Прощай!
До свиданья…»
«Вот такое у нас с тобой, Коля, вышло прощание!», — подумал я, со вздохом отложил тетрадь со стихами и взялся за другую, в затертой, проженной в нескольких местах обложке, заляпанную чернилами, с посеревшими от грязи страницами.
Вторая тетрадь скорее всего была своеобразной бухгалтерской книгой. Плотно исписанная кривоватым Николенькиным почерком, она содержала совсем не понятные мне сведения. Например: «Взяли колт, два барана и гвоздь. коор.: Вл. 35–12.». И так далее. Правда, кое-где попадались и более понятные слова: «Золотой божок. Древнегреч? Мог. коор.: 71–23 Ки.». Пролистав тетрадь, я решил, что Николенька действительно всерьез занимался кладоискательством, а в тетрадь заносил наименования своих находок и их координаты, пользуясь при этом своей собственной системой ориентировки. По крайней мере, эти самые не идущие у меня из головы доллары в мешке Николенька мог заработать, продавая всякие древние штуки коллекционерам. Интересно, что же такого нужно было откопать, чтобы выручить за это пятьдесят тысяч баксов? Да не где-нибудь в Южной Америке, а у нас, в России, где все рыто-перерыто (судя по передачам «Клуба путешественников») на сто рядов?
Мои размышления прервало выпавшее из тетради письмо, вернее конверт, уже надписанный и снабженный маркой. Я вспомнил слова Николеньки: «Письмо там, в тетради. Это Профессор писал. Прочитай — ты все поймешь…».