Со ссылкой на Рэффлза этот момент неизменности и устойчивости традиции подчеркивает и Маркс: "Простота производственного механизма этих самодовлеющих общин, которые постоянно воспроизводят себя в одной и той же форме и, будучи разрушены, возникают снова в том же самом месте, под тем же самым именем, объясняет тайну неизменности азиатских обществ, находящейся в столь резком контрасте с постоянным разрушением и новообразованием азиатских государств и быстрой сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества не затрагивается бурями, происходящими в облачной сфере политики" [3, с. 371].
Близкие по смыслу высказывания, хотя и в иной эмоциональной окраске,-вплоть до XVIII-XIX вв. традиционный уклад жизни вызывал почти единодушное одобрение, восхищение и даже зависть европейцев – можно обнаружить у множества авторов, начиная от Демокрита, Платона, Геродота, Фукидида. И в античности, и в более поздние времена новоиспеченные европейцы при первой возможности норовили свернуть на традиционный путь развития (Спарта, средневековье), в своих утопиях, антиутопиях и даже научных розысках рациональной социальности оглядывались на традицию, показывая ее то золотым веком прошлого, то символом счастливого будущего человечества. "Государство" Платона, "Новый бравый мир" Хаксли, "1984" Оруэлла – все они смотрят то на Египет, то на Индию и Китай, а то и на муравейник как на "естественные" и наиболее совершенные модели социальности. Еще Маркс отметил общераспространенность этой идущей от античности общеевропейской иллюзии [27, с. 377-379], связывая ее с высказанной Платоном мыслью о специализации как естественной основе разделения труда: "- И по-моему, никакая работа не захочет ждать, когда у работника появится досуг; наоборот, он непременно должен следить за работой, а не заниматься ею так, между прочим.- Непременно.- Поэтому можно сделать все в большем количестве лучше и легче, если выполнять одну какую-нибудь работу соответственно своим природным задаткам, и притом вовремя, не отвлекаясь на другие работы» (Государство, 370 be). Упоминание о природных задатках – единственное место этого рассуждения, которое могло бы вызвать (и вызывает) подозрения на принадлежность к европейскому способу мысли. Раз есть "природные задатки", то, по нашей норме мысли, есть и механизм самораспределения индивида по склонности и увлеченности в им самим выбранную или созданную форму деятельности, есть кантовская "причинность через свободу” как характерная деталь кантовского "мира тезисов" и европейского способа социального кодирования вообще. Распределение в социально необходимую деятельность по "природным задаткам" – показатель отсутствия семейного контакта поколений в функции транслятора-определителя будущей деятельности человека независимо от его "природных задатков", под которыми имеется, по нашей норме мысли, в виду нечто от генов, нечто от случайной в общем-то "предрасположенности" индивида к деятельности на ниве просвещения, скажем, или, наоборот, на ниве пресечения, обскурантизма. Но такое восприятие рассуждения Платона оказалось бы в ближайшем рассмотрении очередной иллюзией: "природа", "по природе", "природные задатки" в античном их понимании менее всего связаны с генами, есть именно определение по месту и обстоятельствам рождения. Здесь не отрицание, а, напротив, утверждение традиционной нормы трансляции через семейный контакт поколений. Говоря о рабах и свободных "по природе", Аристотель, например, обращается к факту рождения как к решающему определителю социальной и трудовой позиции индивида: "Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому и при этом все-таки человек, тот по своей природе раб… Уже непосредственно с момента своего рождения некоторые существа… предназначены к подчинению, другие – к властвованию… одни люди по своей природе свободные, другие рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо" (Политика, 1254а 14-16, 24- 1255а).