Глаза вспыхнули недобрым светом, и на мгновение показалось: сейчас он забудет, что воспитание не позволяет ему поднять руку на женщину. В своей полной приключений жизни Джил впервые оказалась настолько близка к тому, чтобы мужчина поднял на нее руку.
— Видите ли, мне не понравилась мысль, что она выйдет замуж за человека, которого могут в разгар медового месяца упечь на пять лет. Сами согласитесь, это неприятно. Я посоветовала ей немедленно разорвать знакомство. Сказала, что вы ее недостойны. Откуда мне было знать, что вы — Сидни Картон[57] и шевалье Байяр[58] в одном лице. Теперь я ваша самая восторженная поклонница.
Гораций вздохнул.
— Приятно слышать, — сказал он, — но, боюсь, что перемена в ваших взглядах несколько запоздала.
Джил не собиралась разделять этот пораженческий настрой.
— Ничуть. Сейчас я к ней пойду, и все недоразумения мигом устранятся. Я скажу, что для спасения ее жизни вы позвонили мистеру Бонду и спросили комбинацию, понимая, на что себя обрекаете, и ее мнение о вас разительно переменится. Она скажет, что в жизни не слышала ничего чудесней, и что это урок нам всем: не торопиться с вердиктом и не судить людей только за их отношение к чужому добру, пусть даже несколько неординарное. Кстати, делу помогло бы, если бы я могла добавить, что эта сторона вашей жизни — в прошлом. Можно?
— Конечно, мисс. Еще до сегодняшней ночи я подумывал, как говорится, уйти с ринга непобежденным, и теперь уверен, что это время настало. Я спел свою лебединую песню.
— Тогда ждите меня назад с хорошими известиями, — сказала Джил.
2
О чувствах Горация к Аде можно судить по тому, что, оставшись один, он не ринулся к сейфу, не схватил набитый деньгами чемоданчик и не устремился прочь с максимально возможной скоростью. Сидни Картон и шевалье Байяр могли бы так поступить, но, к чести Горация, подобная мысль даже не пришла ему в голову. Он стоял недвижим, жалея, что дверь в кабинет Майка такая толстая, и сквозь нее не доносится ни звука.
Он думал об Аде. Как нам известно, именно готовка впервые обратила его мысли в сторону флердоранжа и свадебного пирога, однако восхищение ее кулинарным искусством было лишь той искрой, от которой занялось пламя. С тех пор он настолько оценил другие ее достоинства, что сейчас был влюблен сильней, чем на заре юности, когда, двенадцати лет от роду, сходил с ума по девочке, изображавшей Золушку в пантомиме. Он был толст, лыс и немолод, а толстый, лысый немолодой человек не разбрасывается своим сердцем, и если уж отдает его, то навсегда. Он ясно сознавал, что без Ады его жизнь будет пустой.