Это была адская неделя. Еще хуже, чем те первые дни после похорон Ирины. Но тогда хотя бы он знал причину такого состояния дочери. Умерла мама, разве может быть что-то тяжелее, трагичнее? Оказывается, может. Подумаешь, парень бросил! Да у нее таких парней будет миллион! А она, глупенькая, страдает по своему первому… У Бантышева разрывалось сердце, когда он слышал, как Катя плачет, но он понимал, что не имеет морального права рваться к ней в комнату и допытываться, что же с ней случилось конкретно, что с ней сделал этот изверг. А что, если он не бросил ее, а изнасиловал? Разве признается она в этом? Была бы жива мать, может, Катя и рассказала бы ей. А признаваться отцу, который и сам-то не блещет нравственностью… Да и разве в нравственности дело? Просто она не видит в нем близкого человека, вот и все объяснение. В такие минуты ему хотелось бы, чтобы Исабель исчезла. Вместе со своими коврами, чашками и серебряными вилками, французскими миксерами и тостерами, со всей этой никому не нужной чепухой, которой она так рьяно увлекалась в последнее время. Но Исабель никуда не исчезала, она всегда находилась рядом с ним и мешала ему сблизиться с дочерью и успокоить ее. Но избавление от этого кошмара пришло оттуда, откуда он меньше всего ожидал. Однажды, вернувшись с работы, он, как всегда, первым делом постучался в комнату к Кате. Исабель в кухне разогревала ужин. Дверь подалась, распахнулась, и Бантышев увидел Катю, сидящую на диване и с аппетитом поедающую пирожки. Он от удивления и радости не мог выговорить ни слова.
– Лиля приходила, – объяснила Катя с набитым ртом. – Пирожки с капустой принесла. Хочешь?
– Ты отошла, Катюша? С тобой все в порядке?
– Она сказала, что надо продолжать жить. Как же ты будешь без меня, если я умру?
Она посмотрела на него глазами, сразу же наполнившимися слезами, и сделала попытку улыбнуться.
– Но что все-таки произошло?
– Потом расскажу, хорошо?
– Самое для меня главное, чтобы с тобой все было хорошо, чтобы ты была здорова и счастлива. Я все понимаю, малыш, я виноват перед тобой, но жизнь продолжается…
– Да ты не оправдывайся, кто, как не ты, лучше знает, как тебе дальше жить? Но все равно, пройдет какое-то время – и ты поймешь, что эта твоя испанка – мыльный пузырь. Что она ненастоящая, что она хочет казаться оригинальной, чтобы привлечь твое внимание… Но в жизни есть кое-что поважнее, понимаешь? И ты не должен оправдываться. Хочешь пирожка?
Он хотел пирожка, хотел посидеть рядом с дочерью, послушать ее голос, чтобы успокоиться, наконец, убедиться, что ее здоровью и психике больше ничто не угрожает. Спросить вот так, прямо, в лоб, не бросил ли ее парень, он так и не осмелился, побоялся нарушить то хрупкое понимание, что образовалось между ними и что сблизило их. А потом были разговоры о будущем Кати, о том, что надо бы уже подавать документы в университет, но Катя сказала, что у нее нет желания ни поступать, ни учиться. Она попросила у отца год на то, чтобы прийти в себя и набраться сил. Бантышев все понял и согласился. И Катя снова заперлась в своей комнате. Но на этот раз она вовремя появлялась за столом, кушала с аппетитом и казалась относительно спокойной. Да и плакать стала меньше. «Она много читает, – как-то заметила Исабель. – Все же это лучше, чем постоянно реветь…» Потом Катя стала выходить из дома, встречаться с подружками, подолгу болтала с ними по телефону. Но прежней жизнерадостности, блеска в глазах Бантышев в дочери не замечал. Разве только, когда в их доме появлялась Лиля. Но соседка заглядывала редко, знала, что это будет раздражать Исабель.