Ступни ледяные. Они, будто существуют отдельно от меня. Как Анька с парнем в этой комнате. Они есть, а меня нет. Так же и ступни. Они мерзнут, будто не связаны с моей кровеносной системой одними венами. Во мне ведь горячая кровь? Иногда, я сомневаюсь.
Сердце бьется так сильно, что я прижимаю ладонь к моей маленькой мастопатии. Кажется, от этого оно начинает стучать еще сильнее. Прямо по центру, прямо посередине моего существа взрывается и угасает желудок. Резко, стервозно, достаточно продолжительно для того, чтобы чувствовать свою вину. Это могло бы быть наказанием за мой образ жизни. За ту дрянь, что я ем и пью. Но эта боль — всего лишь мой маяк. Слева от него, с краешка под ребрами, чуть меньшей по силе, но такой же острой болью покалывает поджелудочная. Да, я ела жирную колбасу. Да. Прости меня. Прости. Жрать было охота. Прости.
Анька выдыхает стон. Они замирают, выдыхают… выдыхают… Как будто у них в груди не легкие, а воздушные шары. Выдыхают…
Тихо. Я чувствую ледяные ступни, желудок и поджелудочную. Завтра я проснусь без рук. Но это все мелочи. Слава богу, я не больна.
Это все нормально. Норма. Ведь, когда какой-то недуг переходит черту массовости, это становится нормой. Это уже не может напугать. Все вокруг чем-то страдают. У каждого свой набор. Это нормально. Это не страшно. Это, просто, моя жизнь.
Он всегда здесь, когда я прихожу. Кажется, что он не уходит отсюда. Когда бы я ни пришла, он всегда сидит за партой и что-то выписывает. Ему никогда не нужен комп, потому что дома у него есть свой. Но не все можно найти в интернете. Поэтому он здесь.
Я не здороваюсь.
С ним никто не здоровается, если только от него что-то не нужно. Если кому-то что-то нужно от урода, он должен иметь деньги, чтобы заплатить. По другому поводу к нему не обращаются. Он всегда один. Всегда. Его презирают. Его даже ненавидеть не за что. Он, просто, урод.
Набрав литературы, я сажусь дописывать чужой курсач. Чужой. Потом статьи. Потом начну свой. Осталось чуть-чуть. Заключение, выводы, работа над ошибками. Все. Часа три, не больше.
За спиной открывается и закрывается дверь. Кто-то пришел. Кто-то ушел. Потом я перестаю замечать окружающий мир, погрузившись в историю европейской журналистики средневековья. Хорошо, что он не выбрал журналистику мезозойской эры… Интересно, кого было в средневековье больше: журналистов или проституток? Я знаю точно, в средневековье не было космонавтов и программистов.
Втянув воздух, я обернулась. Урод сидел, откинувшись на спинку стула, и листал учебник у себя на коленях. В руке — коричневый пластиковый стаканчик с кофе или с капучино или горячим шоколадом. С чем-то, содержащим какао и сахар. Сладкий. Ароматный. Вкусный. Из автомата в коридоре. Сглотнув, я отвернулась. Хочу горячий шоколад. Крепкое какао с зернышком кофе, молоком и сахаром. Горячий… Я уняла палец, ногтем стучащий по боку клавиатуры. Хочу горячего и сладкого. Коричневого, ароматного, с нежным вкусом какао с молоком или, просто, кофе.