— Так я и говорю, — благодушно согласился Томори, — ляпаешь чем под руку подвернется. А чего хотят чаще?
— Чаще цитрин, — сказал Глиста, разглядывая ожог на левой ладони. Еще розовенького чего, бывает. Ну, и мне легче. Цитрин же проще агата — лей любое дерьмо и цитрин получится. А если даже с первого раза не получится, так Огнем его проработаешь — и опять цитрин. И слоить его не нужно. В агате главная возня со слоением.
— А чего это их на кольца потянуло?
— Так в поход же идем. Еще и дальний, и серьезный. Типа, понимаешь, в неведомые земели, сам стратег ведет…
— Так Ник же больше не стратег.
— А кого это млехает? Так же звучит красивше! Ну, они теперь все в красивых позах и при полном доспехе — для девок, у кого есть. Кто и матери. Цитрин секунд пятнадцать тянет, как раз успевают сказать — люблю, дескать, буду помнить, ждите. Кого ждать? Кому ждать? Не, идиоты, честное слово. Люблю подлецов, млеха мама, но идиоты — еще поискать таких. И то не найдешь.
— Так объяснил бы, — равнодушно сказал Томори, наблюдая, как Уртханг возвращается, гоня перед собой маленькое обреченное стадо молодых — с пяти-семилетней выслугой. Стадо понуро зашло в большую палатку второй когорты, на четверть круга от Тори с Глистой посолонь. Последним зашел Уртханг, и спина у него была недобрая. Остальные бойцы когорты шустро и едва ли не цыпочках расходились по маленьким палаткам.
— А чего им объяснять? — Глиста пожал плечами. — Рассвет не Рассвет, а если маме надо приятно сделать, я всегда за. Мне что? Болванок серебряных у меня еще полмешка осталось, аниматоров я купил… Ну, простеньких, однопозиционных, так для такого кольца больше и не надо, в нем же кристалл менять никогда не будут. Нашего дурика записал, цитрин сляпал, камень в импрессор… не, зверюга атрибут. Не витраж, а песня!
— И сколько берешь?
— Семь за штуку. С записью. Если розовый — восемь.
— Значит, за сегодня ты полтинник сколотил.
— Ну типа того. Даже пятьдесят один. Два розовых.
— Ох и болван ты, Глиста, — Томори лег в траву, забросив руки за голову. — Дуриков хаешь, а сам? На кой тебе теперь деньги? Куда ты это серебро-золото заткнешь? В жопу? Только лишнюю тяжесть таскаешь.
— Ты знаешь, ты бы язык придержал, — Глиста посерел, хотя и не был чистокровным островитянином. — Я себе знаю, зачем мне деньги, а ты не знаешь, так заткни хайло и не млехай.
— Да заебал ты своим млеханьем! — Тори снова резко сел. — От хигонских блядей набрался и мне уши засераешь! Слушать противно!
— Не нравится — не жри, — проворчал Глиста, поднялся и ушел к командирскому шатру, волоча ноги. Томори вкусно потянулся, взял книгу и обнаружил, что солнце ушло за холм, и в траве сидеть стало сыро. Он, кряхтя, поднялся и перешел к большой палатке второй когорты, той, куда Уртханг загнал молодняк. Изнутри доносились возбужденные голоса. Там явно происходило воспитание. Из-за холма повеяло дымком — повара заканчивали готовить ужин. Тори еще раз потянулся, сладко-сладко и стал выглядывать, куда бы сесть.