— Повинуюсь, повелитель, — четко сказал Баррахат.
На пороге император остановился и добавил:
— Этих… невинных страдальцев накормить надо будет…
— Я распоряжусь, — пообещал Баррахат.
— Я понимаю, — отмахнулся Джави. — Я о другом. Еду к ним пусть обязательно немой носит. Есть у нас немые слуги?
— Как не быть, — невесело улыбнулся Баррахат.
— И вино пусть носит, — обреченно буркнул Тамаль.
* * *
Солнце медленно-медленно уходило за невысокие щебнистые холмы на северо-западе. Жара потихоньку разжимала пальцы, сдавившие горло Сирраниона.
Подняться на башню, думал Джавийон. Надо подняться на башню, пока светло, и глянуть на Радассу. На эту самую, как ее там Ник называл? Дай-Хестине, что ли? Кажется, именно Дай-Хестине.
— Мы все сделали? — спросил он у измотанного и молчаливого Баррахата. Тот пожал плечами.
— Вроде все. Во всяком случае, ничего больше не вспомню.
— Аретиклей готов?
— Собирается выпустить своих гонцов, как только солнце спрячется.
— А он не сможет это сделать с верхней площадки башни? Я хочу подняться на башню.
— Спрошу, — бессильно сказал Баррахат. — Мне тоже наверх идти?
— Отдыхай, — милосердно сказал император. — Еще набегаешься. Нам еще до самого конца света бегать. Что-то я у тебя спросить хотел… А, да! Как там наши узники?
— Сотрясают узилище, — желчно сказал Баррахат. — Тамаль надрался сам и вусмерть напоил Тенджира.
— Их покормили?
— И покормили, и напоили… лучше б не поили.
— А ужин немой носил?
— Немой, немой. Лучше бы глухой. Они там так орут, повелитель, что я на всякий случай гвардейцев в дальнем конце коридора поставил. Чтоб хуже слышно было. Хотя все равно слышно.
— А что орут?
— Уже непонятно. Сначала было о муках во славу родины и военной тайне. А теперь у них языки сильно заплетаются, а мысли уже давно заплелись. Тамаль пытается петь, а Тадж пытается подпевать, и это, повелитель, еще страшнее.
Джави посмотрел на башню и застонал.
— Пойду, пожалуй. И зачем я ее такой высокой построил?
— Как символ величия империи, — мертвым голосом сказал Баррахат. — Я жду вас внизу, повелитель. Только за Аретиклеем схожу…
Дворец даже сверху не стал казаться меньше. А вот люди превратились в суетливых козявок, то и дело выползающих из какого-нибудь закоулка белокаменного лабиринта только для того, чтобы снова скрыться в нем — но уже за другим поворотом. И только одна группа букашек вела себя строго, слаженно и осмысленно.
То строился у внешних ворот отряд Ника Уртханга.
Император медленно отвернулся. Ему вдруг стало больно смотреть вниз, больно и неприятно, и он повернулся к западу, где золотые лучи безмятежно таяли в розовом мареве. Потом к северу, где за горами, далеко-далеко отсюда, стояла очень похожая башня, которую так и называли, только с большой буквы — Башня. Потом к востоку. Туда, где самое далекое «далеко» почти теряло свой смысл, потому что человеческий ум уже не в силах как следует вместить пугающую безмерность подобных чудовищных расстояний и осознать их; он замирает в растерянности, довольствуясь скупой цифрой на карте. И где чуть-чуть дальше этого самого последнего «далеко» лежал окончательный, беспощадный предел всем человеческим чаяниям и стремлениям, а еще дальше уходили только стремления богов. Самый-самый краешек света.