— Чувство у меня такое, товарищ капитан, вроде как тесно лететь. Вот я и… — Пушкарев не договорил, заменил слова выразительным жестом — широко загреб рукой воздух.
Орлов знал эту его черту — способность обезоруживать друзей своим удивительным простодушием. Случалось, сам Зварыгин приготовится в него метать громы и молнии, а этот что-нибудь такое скажет, что надвигавшаяся на него гроза уйдет, как через громоотвод. Так и сейчас: уставился удивленными глазами на Орлова: «Ну что скажешь еще, командир?»
— Слышали? Пушкареву небо с овчинку стало, — безобидно сказал Орлов. Ему нравилось настроение летчика.
У Пушкарева просияло лицо, и он живо согласился с Орловым:
— Точно, командир, тесновато…
Орлов было махнул рукой, но тут в его душу закралось сомнение: может, Зварыгин переговорил и с Пушкаревым, пока он был в отъезде? Вот пилот и радуется предстоящему повышению. Но эту мысль Орлов тут же отбросил. Случись такое, Пушкарев давно бы ему доложил.
— Чего туман напускаешь?.. Что у тебя сегодня за настроение?
Пушкарев переступил с ноги на ногу, чуть согнулся, будто врос в землю, и робко сказал:
— Невеста ко мне едет, товарищ капитан. Вот телеграмма…
Орлов сдвинул брови, насупился и каким-то не своим, низким голосом переспросил: — Что?!
Костиков отчаянно хлопнул по коленям руками, все равно что собрался плясать цыганочку:
— Ура! Нашего полку прибыло! Командир, вот почему ему неба не хватает.
Широбоков, словно от горькой пилюли, скривил лицо и хрипловато перебил Костикова:
— Другу — хомут, на шею, а ты радуешься. До женитьбы ли ему сейчас?
Командир звена взял телеграмму и осуждающе посмотрел на Широбокова. Тот сразу стих. Орлов читал текст намеренно долго, явно выигрывая время и соображая, что сказать Пушкареву. Придавая лицу безразличное выражение, думал: какие сейчас могут быть невесты?! Невесты, жены… Они всю жизнь приезжали, одни сами, других привозили. Тут ничего нового. А Пушкареву летать надо! Или невдомек, что от этих полетов судьба зависит? Она такой может выкинуть фортель — век помнить будешь.
Орлов собрался все это высказать, но, возвращая телеграмму, поднял голову и не узнал летчика: мрачный, словно упала на него тень. Тут Орлов спохватился, почувствовал несправедливость со своей стороны к Пушкареву. Разве летчик таких ждал от него слов? Но что поделаешь, если они не уходили, эти первые, пришедшие к нему слова, потому что не уходила и их породившая причина. У Орлова одно было на уме: Пушкарев должен уже здесь показать майору Зварыгину, на что он способен. Все остальное проходило как бы мимо его внимания, даже такое событие, как приезд возлюбленной. Спохватившись и перебарывая себя, Орлов как-то сухо, дежурно сказал: