— Прописные истины глаголешь.
— Пусть прописные, но все же истины! Ладно, дай мысль закончить, раз вызвал на откровение. А суть откровения вот в чем: когда летчик зеленый — это полбеды. Хорошие командирские руки всегда доведут его до боевой кондиции. А вот если этот недозрелый летчик станет зеленым командиром — это уже беда… Из недоученного летчика не выходит ни хорошего командира, ни путного штабиста. И все же это не самое главное, есть на свете дела куда поважнее…
Широбоков говорил веско, просто и откровенно. Орлов его не перебивал, молчал, даже когда тот остановился, чтобы перевести дыхание. Широбоков сдвинул назад фуражку, не спеша потер пальцем висок, соображая, как бы получше сказать, и продолжил:
— Мы же не артисты кино — собрались, сварганили фильм и разлетелись по своим подмосткам. А зритель, как ему заблагорассудится, хочет — смотрит фильм, хочет — не смотрит, его дело. Так вот, — повысил голос Широбоков, — уехал боевой летчик Малкин, а представь, грянет тревога… Тревога не бывает для избранных, она поднимет всех до единого. И Зварыгина, и тебя, и меня, Костикова, Пушкарева… Поднимет и Малкина, куда бы его ни перевели. Военному летчику всюду надо взлетать в небо и вести бой, а как ему быть, если он успел освоить только прелюдию, увертюру… Что ты мне скажешь на это?
Орлов закусил губу, посмотрел на Широбокова немигающими глазами и с досадой произнес:
— Растравил ты меня.
— Время сейчас такое. Хочешь, как на духу скажу? — Широбоков прижал руку к груди и продолжил: — Тревога, о которой я говорил, вот она у меня где. Она бьется, клокочет, вырывается наружу песней наших отцов: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» И знаешь, что мне хочется? Мне хочется ее пропеть так, чтобы она прогремела над ухом у майора Зварыгина. Пусть он услышит, тогда, может, и о других вспомнит, задумается.
Орлов болезненно скривился:
— Володя, я тебя просил: не задевай комэска. Ты сегодня слишком разошелся.
— Ладно, по-иному скажу: летчика, известно тебе, надо ставить на крыло в свое время. Самовар перекипит — и уже не тот вкус чая. Да что далеко ходить — в твоем альбоме фронтовики какие! Посмотришь, орлы, а в сорок первом иные дорого расплачивались за свою недоученность…
— Понимаю, — оправившись от натиска Широбокова, сказал Орлов и вспомнил, как хлестко, ожогом обдал его майор Митрофанов, срезал одним только словом: «Наедине!» Но ведь он, Орлов, не искал случая — подумал и решил сказать… А Широбоков, выходит, в себе носил… Получается, слова Кудинцева не кому-нибудь, а прямо ему адресованы: «Все понимает, все знает, а пойти в открытую — пороха не хватает». Но теперь Орлов спрашивал и себя: как же так, Широбоков сразу почувствовал, заметил нежелательный, даже опасный, крен в эскадрилье, а он только после того, как встал вопрос о Пушкареве? А если бы этот вопрос не встал? И он тихо спросил: — Володя, скажи: Костиков тоже так думает?