— Почему одному?.. Всем надо браться… Вот ты спрашиваешь: откуда показуха, парадность?.. Не терзайся, зри в корень. От благодушия все это. Благодушие — прародительница всех бед. Я теперь убежден в этом. Живёт иной, не зная забот и горя, думает, ему на роду написано ратовать за успехи, произносить красивые речи, даже кого-то осуждать… Все-то он знает. А того не хочет понять, что время требует от каждого из нас не слов, а дела, надо засучить рукава, а прежде всего отрешиться от благодушия, как это делали отцы и деды, когда на горизонте сгущались тучи и накалялось небо.
— Вот ты и нарисовал портрет Зварыгина! — воскликнул Широбоков.
— Нет, нет, Володя! Нет! — запротестовал Орлов. — При чем тут Зварыгин и равнодушие? Тут что-то не то, тут что-то другое… Даже может быть, простая недооценка самого времени… Нашего времени.
— А это что? Тоже благодушие. Оно многолико… Оно может принять разные формы и степени. А суть одна, понимаешь, одна…
Орлов смотрел на Широбокова и, ему казалось, слушал самого себя.
— Товарищ капитан, вас синоптик ищет.
Орлов обернулся на неожиданный голос Костикова и увидел лейтенанта с метеостанции. Он опешил к нему.
— Широбоков, собирай звено! — приказал Орлов, не отрываясь от карты погоды. Его уже было не узнать. Собравшиеся летчики встретились с его суровым, сосредоточенным взглядом.
— Погода грозится закрыть аэродромы… А у нас изменений не предвидится. Понимаете, что это значит?..
Через несколько минут звену было приказано занять боевую готовность номер один. Летчиков как ветром сдуло. Что-то их ждало в небе…
* * *
Городок ждал возвращения истребительного полка. Над домами, над летным полем, над лугами и березовыми перелесками все так же пламенел восход и угасал лимонный настой заката, все так же рассыпчато, то там, то здесь, загорались и гасли звезды, все так же перекликались по ночам часовые и из окрестных деревень доносились песни голосистых девчат.
Все так же и… совсем не так.
С той поры как истребители улетели на ракетные стрельбы, городок погрузился в задумчивую тишину. Воздух уже не взрывался ревом турбин, не гудела от взлетающих ракетоносцев земля, не слышалась в окнах звенькающая дрожь, а в голубых проймах туч пропала белая вязь самолетных следов. Небо опустело, затуманилось, будто чем-то зарастало, и приумолкло, как неживое. На аэродроме выветрились пары масла и керосина, из далекой дали наплывал сюда пряный запах скошенных трав и неприкаянно плавал над опустевшими стоянками самолетов. На взлетной полосе, рулежных дорожках, на крышах служебных зданий и капонирах хозяйничали птицы. Они беззаботно резвились, важно прохаживались и даже дремали в местах, откуда их выживают самолеты. Никто их не беспокоил теперь.