Светлая религия некогда могутного народа, стояща на честности и радости, была жестоко убита. Только волхвы хранили её из веку в век, дед деда моего и его прадед, да бабы-йоги собирали крупицами эту книжницу из скитов разных, дабы сохранить истину духа нашева.
Я — последний хранитель тайной книжницы, путь она веками ещё ждёт часа разумного пришествия людей, нежель на усладу врагов наших попадёт в костёр. Нельзя тебе глаголать на миру о письменах этих… нельзя было тебе ходить туда, дабы смог ты жить покойно и страха не ведать. Ибо наиде смерть.
На седьмой день Егор собрался уходить. Облачился в свою стираную и подлатанную одежонку, сунул за пояс наган и достал ухороненное золото. Дед увязался его провожать. С утра выдалась ясная погода, солнце играло на искрящейся пернове.
Дальние гольцы горели ярким светом. Тайга притихла в обмёте куржака. Шли медленно по глубокому снегу глухим распадком, поднимались мимо нависших скал в верховьях ручья. В обед попили чаёк и неожиданно натянуло тучи, разом завьюжило и посыпал снег.
Обходя скальный навес, Егор услышал сзади голос: «Иди-и, сын мой, до той вечной красы в ирий, и там предстанешь в радости и веселье тебя зрящих дедов и бабок твоих, ибо тайну в себе несёшь непосильну живому…»
Хлестанул металлический щелчок, и Егор обернулся. Старец мостил к плечу невесть откуда взявшуюся бердану, негаданно осёкшуюся с первого раза. Думал ли в эти мгновения Егор о Боге, заповедях его и кущах небесных, вряд ли кто мог сказать.
Он только с замиранием сердца видел спокойный прищур глаза над гранёным стволом. Ужас сковал ноги, пробилась мысль о нагане, но понял, что достать его уже не успеет.
Грохнул выстрел, и пуля ударила в грудь… Егор качнулся в облаке порохового дыма и подивился, не чуя боли. Только прошептал: «Вот и всё… обхитрил, вражина… заряженная бердана была ухоронена сбочь тропы».
Ноги почему-то держали крепко, руки лапнули место удара и не отыскали дыры в камлейке. Дым рассеялся, и открылся старец, завалившийся на спину, с дико вытаращенным глазом и разинутым ртом. Из второго глаза торчал ружейный затвор.
На щеку из-под него струйкой лилась тёмная кровь. Егора кинуло в нервный колотун. Машинально подумал в страхе: «Ить чудом не пристрелил меня, в спешке не довернул до упора затвор… вышибло его, и от этого обессилела пуля». Боязливо подошёл к старцу. Снег пушил на его лицо и ещё таял.
— Что же ты, дед? Призывал к вере в Бога, а сам разбой чинишь? Ведь, убить мог ни за что. Но… — Встали перед глазами полки с книгами и дощечками древнего письма, и понял, зачем его стрелял последний их хранитель. Не верил в сохранность тайны, не хотел её выдать миру и пошёл на грех смертоубийства.