Девка озорно прожгла глазами Егора, и у того пыхнули ярким румянцем ещё не знавшие бритвы щёки. Он потупился, покачал головой.
— Погодю-у, — отмахнулась Марфа маленькой ладошкой, — как стрелять выучится, тогда пойду за него, а так, хунхуз умыкнёт.
Отец крякнул, вышел в сени. Вернулся с карабином и мешочком патронов, протянул Егору.
— На вот, чтобы три дня тебя дома не видел. Учись пользоваться. Девка срамотить будет Быковых! Наловчилась язвить. Уже стреляную дичину в подарок везёт, разве не позор! Вернёшься и мимо моего картуза мазанёшь — прибью!
Егор взял смазанный карабин, протёр тряпкой и зарядил.
— Кидай, батя, картуз!
Михей пьяно усмехнулся. Поймал за горлышко штоф и шагнул к дверям. На крыльце допил остатки водки, подмигнул Марфутке, неожиданно легко и резво пустил вертлявую бутылку над крышей амбара. Стеганул выстрел, тонко дзинькнуло стекло и запрыгали осколки по тёмной дранке. Всполошенно заорал петух.
— Молодец, Егор! Не посрамил фамилии нашенской. Забирай карабин — дарю в обзаведенье. У меня ишо есть. Ну, что? Съела, Якимиха? Собирай приданое, сватов зашлю. Казачья, разбойничья пора выйдет, — и неожиданно полез целоваться к сыну. Такого за ним не примечалось уж совсем.
Егор заседлал коня и проводил Марфу до её хутора. Ехали молча, переглядывались, а как показался дом Якимовых, выдернул он гостью из седла, скрутил ручищами, неумело и жадно впился в крепко пахнувшие молочным теплом губы.
— Отпусти, медведь, хребтину сломаешь, — взмолилась она, а руки сами беспамятно гладят по его твёрдой спине и шее, до обморочности хорошо чуять себя покорной, — вечерком прискачи, Егорша. На заимку надо отцу харчей свезти, боюсь одна, — ловко махнула из его рук в своё седло и намётом скрылась за бугром.
Он разобрал поводья, привстал в стременах и, гикая, поскакал назад, весело скалясь и оглядываясь. У дома придержал лошадь, чтобы не получить взбучку от отца за напрасный измор, поехал, мерно покачиваясь в седле, обивая плёткой остистые верхушки перестойной травы.
Егор опомнился от мыслей, остервенело загрёб вилами навоз и без отдыху проработал до обеда. Мокрая овечья парка прилипла к спине, щипал глаза едучий пот. Он смахнул его тыльной стороной ладони и обернулся на оклик матери:
— Егор! Ить надорвёшься так, вот ошалелый… Пошли обедать.
— Счас, чуток покидаю, чтоб потом не затеваться.
— Опосля управишься, не убивайся так. В меня ты удался, на работу жадный до зверства. Передохни…
Он, всё же, дочистил навоз и пошёл к дому. Сладко ныло внутри от предвкушения встречи с Марфушкой, ещё чуялся привкус её губ и ленивая томность виделась в её глазах. Окатился по пояс холодной водой, переоделся в сухое и сел за стол.