Прошлогодние затёсы Егора на деревьях потускнели, оплыли смолой. Да они и не понадобились. Эвенк вёл караван, как по натянутому шнуру, зная все тропы и переходы в неохватной тайге. Ругал Игнатия за эти самые затёски.
— Зацем терево зря кровь пускай! Шибко плохо… Худые времена идут, однахо… Скоро лючи всем зверям топором метка делай. Зверь собсем помирай. Народ наш без мяса помирай. Ворон брюхо радуй — шибко хорошо кричи! Кр-р, крр, кр-р!
Худой лючи по следам топора наш табор быстро ходи, Лушка собсем уведи, наша пропади… Дурной карабин опять стреляй. Шибко худо…
— Да ладно тебе разоряться, Степан, — увещевал его Парфёнов, — затеси совсем редкие и в глухих местах, где нет тропы. Никто нас не отыщет. Скорей бы уж добраться, в шурфик нырнуть, — повернулся к Егору, счас нам куда легше будет промышлять, о жратве не надо заботиться.
Лушка накормит и напоит. Копай да копай удачу… а свой заветный ручей я выказал прошлой осенью Бертину. Ключик верстах в пяти от Незаметного, куда счас весь свет бегёт, и он уже разрабатывается. Мы вот малость помоем на старом ручье, а к осени ишо поищем россыпь.
Весь смак объегорить чертей подземных, вырвать из их поганых лап фарт. О! Это я понимаю! Отчекрыжить у них новую россыпушку — милое дело. Про Гусиную речку настало время сообщить властям.
Они шли вдвоём, приотстав от каравана. Игнатий опирался на посох — кондуктор, как он его называл, прихрамывая. Кость срослась неправильно, и нога стала короче. Лушка ещё на стояке у реки отмахнула ему бороду, оставила куцый клинышек на развод. Заключила во всеуслышание: «Шибко лохматый амикан-медведь».
По её разумению, всё живое должно к весне тёплую шерсть сбрасывать. Она тоже шла пешком рядом со связкой оленей, придерживая сына, сидящего богдыханом на вьюке. Верхом ещё аргишила неокрепшая Ландура.
Ребятишки резвились в тайге с собаками и малокалиберной винтовкой, оставленной Егором в прошлом году, взамен винчестера. Редкие их выстрелы даром не пропадали, в бивачный котёл то глухарь попадал, то петушок рябчик, самок эвенки не били по закону своего племени.
С раннего детства им привито, что рядом с гнездом глухарки-капалухи нельзя появляться, топать ногами, рубить деревья и разводить костёр.
Нарушение запрета почиталось за большой грех и каралось злыми духами. Эвенки никогда не убьют дичи больше, чем надо для пропитания. Игнатий вдруг остановил Егора и медленно заговорил:
— Ежель застанем людей у наших шурфов, особо не пужайся. Я зимой одному любопытному охотнику намекнул о Гусиной речке. По моим прикидкам, он связан с бандой, о которой ты принёс весть от Мартыныча.