Балалайка источала такую обвальную грусть, такое непоправимое горе, такую любовь к российской природе, такое величие духа нации и… такое безумное раскаяние, что весь зал невольно отозвался единым стоном…
Музыкант сгорал на сцене. На его лицо было жутко смотреть, оно так неистово искажалось, то расплывалось в благостном покое, то опять превращалось в страшную маску… Да и балалайка ли была в его руках!!!
Звучал целый оркестр, мощная симфоническая… в мелодию вплетались истошные плачи вдов… ржание коней… орудийные гулы, шелест ковылей поля Куликова и яростный визг сечи, и смертный вздох воина… и былинная широта, тревога за землю эту… и первый крик дитя… и звон колоколов… и молитвы, молитвы, молитвы…
Музыка схлынула и прервалась на такой горестной ноте и такое было оцепенение в зале, что никто не заметил, как исчез балалаечник. А потом за занавесом грохнуло, и вышел растерянный конферансье и объявил срывающимся голосом: «Застрелился…»
От этого известия у Егора горестно зашлось сердце, и он обернулся к Марико. Она потрясённо проговорила:
— Какая божественная музыка у твоего народа… какая она великая и очищающая душу, какая она чистая. Я не могу больше здесь быть. Поехали…
— Поехали, — встал Егор.
Шофёр торопливо завёл мотор, и вскоре машина остановилась на тёмной улочке у ворот парфёновского дома. Китаец явился на стук мгновенно, словно караулил их приход. Принёс в комнату пельмени и удалился.
Егор чувствовал себя скованно в присутствии девушки, он помог Марико снять пальто и подул на её озябшие ладошки, словно выточенные из розовой кости. Девушка тихо рассмеялась от такого неуклюжего ухаживания и присела у низкого столика, подобрав под себя ноги.
На столике горела толстая свеча, в печке потрескивали дрова, и сухое тепло разом обволокло их. Есть уже не хотелось, Егор подсел к столику и нехотя отправил в рот круто наперчённый пельмень с капустой. Отложил вилку, Марико под его взглядом судорожно оправила рукой кимоно, натянуто улыбнулась.
— Не бойся ты меня, — заметил эту перемену Егор, — я не сделаю тебе плохого. Сейчас пойдёшь спать на кан, а я улягусь в другой комнате.
— Я не боюсь, ты добрый…
— Почему ты так решила? — усмехнулся Егор от такой похвалы.
— Я видела, как ты слушал музыку… видела слёзы на твоих глазах, плохие люди равнодушны и жестоки, ты не такой.
— Да… Эта балалайка и сейчас ещё поёт во мне, не верится, что из трёх струн можно извлечь такую мощь. Что за человек был с нами? Откуда у него такое умение? Даже не спросили, как его зовут.
— Разве ты не понял, — это гений и он должен был сегодня погибнуть, я увидела сразу печать смерти на его лице. Как жаль его, жаль, что унёс с собой такую музыку.