– Складно выражаешься, писатель, а не возьму в толк – на чем, стало быть, ему бы мимо мово хутару проезжать? На какой, к примеру говоря, попутке?
– Вот черт!.. – Игнат почесал в затылке. – Вот вопросик-то, а? Ведь и правда, мы, балбесы, не подумали, каким бы образом Андрюха добирался от шоссе до Еритницы. Не пешком ведь, в самом деле. Он парень был... он парень, конечно, бедовый, но не настолько же, чтобы... Хотя... хотя до хутора он мог, в принципе, и пешком от шоссе дойти, но вот дальше... А впрочем, один хрен – вы его не видели, мимо вас, ежели специально не постараться, не прошмыгнешь. Стараться ему, в смысле – прошмыгнуть, никакого резону, следовательно – тянем пустышку.
– Выражаешься ты, сынок, складно, а я все в толк не возьму, на кой, к примеру говоря, хрен моржовый вам в Еритницу кататься, горючку жечь, когда, стало быть, вашего Андрея тама и быть не могло?
– Для очистки совести.
– А?
– Ну, раз уж столько проехали, неужели взад поворачивать? Осталось-то всего ничего, меньше двух десятков кэмэ, да?
Дед подумал, обжигая губы лишенной фильтра «цигаркой», и согласился:
– Довод. – И, сказавши ученое слово, спросил с живым крестьянским интересом: – Скажи-кося, писатель, на кой хрен моржовый ты бабку мою про волкодлаков пытал?
– Так, Кузьма Варфоломеевич, – улыбнулся Игнат, – сами называете меня писателем и такое спрашиваете? Писатель, он кто? Врун. Он врет на бумаге, да? Врать надо интересно и занимательно, да? На фига, спрашивается, мне чего-то новое интригующее выдумывать, когда можно запомнить и записать сказки Капитолины Никаноровны?
– На кой ляд, сынок? Про волкодлаков те на кой рассказки? Неужто про таковское пропечатают?
– А то! Есть в Москве, к примеру, такие... таковские газеты, в которых ни о чем другом, кроме как о нечистой силе, и не печатают.
– Цельные газеты про «адамовых детей»? – Стариковские глаза помолодели лет на шестьдесят, столь же удивленно блестят глаза у отрока, запоздало узнавшего, что его отнюдь не находили в капусте.
– В смысле? – не понял деда Игнат. – Кого вы называете «адамовыми детьми»?
– Разве не слыхал? – Дед посмотрел недоверчиво, с подозрением: не насмехается ли над старым человеком молодой нахал?
– Нет, не слыхал. Честное слово.
– Эх ты. А еще писатель. – До основания, до последней табачинки – и как только умудрился? – скуренный окурок полетел под ноги дедушки, после чего был тщательно растоптан, размазан сапогом.
Игнат терпеливо ждал и дождался.
– Слухай, писатель. Про то мне дед говорил, а ему, стало быть, его дед. Всем про то известно – показывать, стало быть, всех своих детей, в грехе нажитых, свету божьему Адам с Евою устыдилися и сокрыли их, кого в дому, кого в бане, кого в риге, кого в лесу, кого в реках с озерами. Боженька за тую скрытность оставил тех детей тама и жить, где они сокрытые. Тама они и живут, и плодятся, и своих маленьких нянькают.