Ехали они довольно долго. Шум городских улиц через некоторое время сменился гулом шоссе, а потом и вообще едва ли не полной тишиной, в которой слышалось только утробное урчание их собственного мотора. Слегка пришедший в себя Перфилов предположил, что они где-то за пределами Москвы. Наверное, он был прав, но проверить ему этого не дали. Когда машина остановилась, ему натянули на голову мешок и за шиворот вытащили из машины.
Сквозь грубую ткань мешка он не почувствовал никаких новых запахов и долго не мог понять, куда его ведут. Вскоре, однако, стало ясно, что попали они в нежилое помещение – об этом недвусмысленно свидетельствовало гулкое эхо, окружившее Перфилова со всех сторон, и какой-то особенно сильный, промозглый сквозняк, который характерен для крупных блочных строений.
Его долго вели по гулким цокающим коридорам, потом довольно небрежно препроводили вниз по каменным ступеням и наконец сорвали с головы мешок. Однако Перфилов ничего практически не увидел, кроме яркого луча электрического фонаря, перебегающего по стенам, и разнокалиберных черных труб, вдоль этих стен протянутых.
Тут он, правда, собирался задать сопровождающим вопрос, который мучил его с самого начала: что, собственно, происходит? Собирался и даже несколько раз мысленно репетировал, как этот вопрос должен прозвучать, но в реальности духу на это Перфилову так и не хватило.
Те же, кто его привез, не собирались ничего Перфилову объяснять. Они обращались с ним почти как с неодушевленным грузом. Они доставили его на место, и больше их ничего не касалось. Но еще одну неприятность они Перфилову приготовили. Его приковали наручниками к трубе.
Теперь он остался практически совсем без рук – левая была пристегнута к невидимой холодной трубе, а правая горела и немела от боли – Перфилов не удивился бы, если бы узнал сейчас, что тот мерзавец со стальной хваткой сломал ему пальцы.
А положение его становилось все тяжелее и неопределеннее. Приковав его, люди, лиц которых Перфилов так больше и не увидел, ушли, оставив его одного в кромешной тьме и полной тишине. Напоследок загрохотала где-то наверху стальная дверь, замерли, удаляясь, шаги, и все кончилось.
Вскоре мучения Перфилова начали расти как на дрожжах. Он начал мерзнуть. В этом чертовом подвале было холодно, как в могиле. И вдобавок ему понадобилось в туалет. Это желание нарастало с каждой минутой, и Перфилов почувствовал себя особенно унизительно. Практически ему ничего не оставалось, как мочиться в том же самом углу, где он был прикован. На железной трубе он нащупал какие-то отводы, которые мешали ему сделать хотя бы шаг в сторону. Да и с брюками была проблема – свободная рука явно не желала подчиняться. Впору было заплакать от унижения.