— Как Биргит, справляется?
Райнхард отвечал, что не знает, она взяла кассету домой и еще не вернула.
— Ты бы посмотрела документы, когда она принесет, — попросил он, — а то я при тебе привык подписывать бумаги не глядя.
Стеклянный шар, между прочим, Райнхард забыл дома, и он лежал все это время на окне. Вытирая пыль, я взяла его, чтобы и смахнуть соринки, и увидела на деревянном подоконнике маленькую подпалину. Дети, что ли, хулиганили со спичками? За обедом я забыла их спросить. Но когда мыла посуду, что-то зловеще засверкало с подоконника мне прямо в глаза, будто шар хотел меня о чем-то предупредить. Лучи полуденного солнца упирались в отполированную гладкую кристальную поверхность. Сощурившись, я пригляделась к шару и увидела тоненькую, еле заметную струйку дыма.
Пресс-папье из Венеции или Карлсбада и сто лет назад были замечательным подарком на память. Таинственно мерцающие стеклянные шары, искусно отполированные, с каким-нибудь сюрпризом внутри — цветком, например, — прохладным приятным грузом ложились в ладонь. Глаза, утомленные чтением и письмом, радовались, гладя на маленький шедевр с искоркой. Детям обычно особенно нравились так называемые «снежки»: их встряхиваешь, и внутри, над домиком или одинокой фигурой, поднимается целая снежная буря. В детстве у меня тоже было такое сокровище. Любознательность подтолкнула меня как-то этот шарик разбить — очень уж мне хотелось посреди лета достать оттуда немного снежных хлопьев. Велико же было разочарование: вместо снега там оказалась лишь водянистая мыльная пена.
Стеклянный шар, подаренный Биргит, был совсем новый, модерновый, похоже, из бутика Миа. Кажется, ни она, ни я не знали, что такой шарик может устроить в доме пожар, если положить его на солнышко. Опасно, подумала я и убрала подарок с подоконника на кухонный стол, куда солнечные лучи не доставали. Но там его заметил Райнхард и на другой день забрал с собой в офис.
Вот натюрморт «Суета сует» неизвестного мастера школы Питера Класа.[15] Здесь, среди прочих символов конечности бытия, тоже есть стеклянный шар.
В печальном серо-зеленом сумраке виднеется человеческий череп — зловещее предупреждение: зри, человече, во что суждено тебе превратиться — один лишь череп голый от тебя и останется. Казалось бы, хватит сполна и такого напоминания о неизбежной смерти и распаде, но художнику этого показалось мало: рядом с черепом лежат еще и человеческие кости. Золотой кованый кубок, роскошная вещь, опрокинут, стеклянный бокал пуст, гусиное перо уже поставило последнюю точку на каком-нибудь письме. На переднем плане три раковины разной формы — символ гроба Господня — напоминают о восстании из мертвых, о воскрешении и вечной жизни. А что поведает нам стеклянный шар, который покоится на оливковой скатерти наискосок от черепа? Что это в нем отражается? Вот изящные линии кубка, вдалеке — створки маленького окошка, но это еще не все. Присмотритесь повнимательней, напрягите глаза: в полумраке вы угадаете очертания мольберта, а за ним маячит чья-то фигура. Кто же это, как не сам мастер? Помните, в те времена художники не ставили автограф на свое полотно, скорее, какую-нибудь зашифрованную монограмму, а тут живописец изобретает такой простой способ утвердить за собой свое авторское право. Я тоже буду впредь помечать мои картины маленьким бутоном розы.