И вот теперь, когда Зойка была полностью готова к употреблению и уже начала коротко вздыхать и постанывать, талантливо разыгрывая пламенную страсть, когда голос у нее сделался каким-то густым, низким и тягучим, а глаза полузакрылись и затуманились, вот именно теперь, а не пятью минутами позже, зазвонил этот трижды трахнутый телефон!
— С-с-сс… — в сердцах прошипел прерванный на самом интересном месте Ковалев и отпустил резинку Зойкиных кружевных трусиков. Резинка хлопнула Зойку по животу, на котором отчетливо темнел шрам, оставленный хирургом, который когда-то вырезал ей аппендикс, нимало не заботясь о том, что может подпортить внешность будущей вокзальной шлюхи. Зойка перестала стонать и открыла глаза, но тут же снова закатила их, продолжая совершать некие телодвижения, долженствующие означать неукротимую страсть — что ни говори, она была профессионалкой. Телефон продолжал пищать.
— Хрена ли ты на меня вылупился! — вызверился Ковалев на напарника. Трубку возьми, звездюк, это же сверху!
Губин, вздохнув, отвернулся и взял трубку. Пока он бестолково вертел ее в руках, ища, на что нажать, телефон замолчал.
— Вздрючат теперь, — сказал Ковалев. — Сам разъеб…ться будешь, дубина лимитная.
Соскучившаяся Зойка засунула его указательный палец в рот, плотно обхватив полными, как у куклы Барби, густо намазанными рубами. Другую руку сержанта она настойчиво потащила туда, где та пребывала до звонка.
И телефон, конечно же, зазвонил снова.
— Да погоди ты, шалава, — сказал Ковалев, отталкивая проститутку и тряся головой, чтобы немного прийти в себя. — Дай мне трубку, — сказал он Губину.
Губин с готовностью протянул ему телефон. Стараясь не смотреть на торчавшие прямо перед носом голые Зойкины ноги, Ковалев ответил на вызов.
— Опять баб топчете, мудозвоны? — грозно спросила трубка голосом капитана Рябцева. — Почему не отвечаете, раздолбай?
— Извини, Сергеич, — показывая Губину кулак, сказал Ковалев. — Я тут отлить отлучился, а Губин, блин, не знает, как этой хренотенью пользоваться.
Зойкины пальцы зашарили по ширинке его форменных брюк, и Ковалев почувствовал, что его увядший от начальственного рыка цветочек снова поднимает голову.
— Набрали лимиты на мою голову, — уже смягчаясь, проворчал капитан. — Не отделение, а стадо баранов. Сено-солома… Где вы?
— Возле Казанского, — соврал Ковалев. Машина стояла на пустыре, где никто не мог помешать им развлекаться, а до Казанского было минимум двадцать минут езды на приличной скорости. Соврал он, впрочем, неудачно, потому что Рябцев мигом сообразил, что к чему.