Бартоломью понимал, что, когда Стэнмор будет готов, птичка уже упорхнет. И все же оставалась надежда, что лошадь запнется и сбросит наездницу, в особенности эта жалкая кляча. Он поднялся с кучи соломы; к нему спешила Эдит.
— Что случилось? Что ты ей наговорил? — закричала она.
— Ты цел, дядя Мэтт? Прости. Он оказался слишком силен для меня.
Вид у Ричарда был несчастный и виноватый. Бартоломью похлопал его по плечу.
— Для меня тоже, — со смущенной улыбкой признал он.
Эдит переводила взгляд с одного на другого.
— Что вы такое говорите? — поразилась она. — «Он»?
Бартоломью взглянул на Ричарда.
— Ты видел его в лицо? — спросил он.
Тот кивнул.
— Да, но как он здесь оказался? Где Филиппа?
— Кто же это был, если не Филиппа? — недоуменно спросила Эдит.
— Жиль Абиньи, — ответили Бартоломью и Ричард в один голос.
Бартоломью выглядывал в окно уже по меньшей мере десятый раз с тех пор, как Стэнмор со своими людьми пустился в погоню за Абиньи.
— Может, это с самого начала был Жиль, а ты просто перепутал его с Филиппой? — предположил Ричард.
— Я целовал ее, — сказал Бартоломью. Увидев, как брови племянника поползли вверх, быстро добавил: — И это была Филиппа, поверь мне.
Ричард не спешил сдаваться.
— Но ты мог обознаться, ты ведь не выспался, и потом…
— У Жиля растет борода, — пояснил Бартоломью терпеливо, что далось ему нелегко. — Поверь мне, Ричард, я бы заметил разницу.
— Ладно. Но тогда что, по-твоему, происходит? — осведомился Ричард. — Я тут голову сломал в поисках ответов, а ты на все отвечаешь, что это ерунда.
— Я не знаю, — сказал Бартоломью, глядя в огонь.
Он видел, что Ричард наблюдает за ним, и пытался взять себя в руки. Он попросил племянника рассказать ему обо всем, что произошло с тех пор, когда десять дней назад он оставил Филиппу у Стэнморов, — для того, чтобы привлечь мальчишку к делу и чтобы четко уяснить последовательность событий.
Филиппа заболела практически сразу же после его ухода, и две ночи, что она лежала в жару, при ней безотлучно находилась либо Эдит, либо кто-то из прислуги. На утро третьего дня болезнь отступила, хотя девушка, разумеется, была еще очень слаба. Вечером она попросила вуаль и заперлась в комнате, а на следующий день ограничила все сообщение с внешним миром записками. Эдит не сохранила ни одной из них, поэтому Бартоломью не мог судить, были они написаны рукой Филиппы или ее брата. Никто не знал наверняка, кто жил в доме Эдит по меньшей мере семь последних дней — Филиппа или Жиль.
Ричард с беззастенчивым юношеским любопытством спрятался за сундуком в коридоре, чтобы хоть одним глазком поглядеть на девушку, когда она выйдет забрать поднос с едой, который ей оставляли у двери. Даже сейчас он не мог сказать, кем был тот человек, плотно закутанный в плащ и вуаль, — мужчиной или женщиной.