— Да, ты прав. Ты наверняка рано встаешь.
Но не волнуйся, утром я исчезну, и ты сможешь продолжать свой духовный подвиг. Еще раз спасибо за помощь и за откровенную беседу.
Он махнул рукой и принялся молча стелить на полу пещеры свое единственное одеяло.
— Твоя постель готова, только, к сожалению, укрыться тебе будет нечем. Если замерзнешь, можешь накинуть на себя половину одеяла.
Джессика вспомнила о своей шали, полезла в сумку и достала ее.
— Я прихватила с собой шаль. Только позволь поинтересоваться, на чем собираешься спать ты?
— На траве.
— Понятно, на сырой и холодной траве.
— Нет, на мягкой, густой и шелковистой.
— Нет, Кевин, так дело не пойдет, — запротестовала она. — Возьми хотя бы мою шаль.
— Шалью ты сама можешь накрыться. Спокойной ночи. — И он, пригнувшись, направился к выходу.
— Знаешь, Кевин, это уже слишком. — В ее голосе послышались нотки раздражения. — Я вторглась в твое уединение, отняла у тебя постель и жилище. Но я не хочу, чтобы ты до утра стучал от холода зубами, ночуя под открытым небом. Ты должен взять мою шаль.
Он вернулся и нехотя взял из ее рук шаль.
— Спасибо. Спокойной ночи.
— Сладких сновидений, — с легкой издевкой ответила она.
Кевин лежал, постелив на траву ее шаль, и считал звезды.
Сто двадцать пять, сто двадцать шесть…
Черт, ему явно не удастся сегодня заснуть.
Но как приятно было снова встретить эту девушку с глазами, похожими на маслины, и как приятно было сидеть с ней в пещере и разговаривать! С ней можно было бы проговорить вечность. Она может быть такой разной: вспыльчивой и дерзкой, насмешливой и суровой, внимательной и нежно-чуткой. Она так не похожа на тех девиц, с которыми он раньше имел дело.
Но она не только душевный собеседник, она женщина. А женщины… От них лучше держаться подальше. Эх, как бы так перевоспитать себя, чтобы научиться видеть в них одно только божественное? Как бы заставить себя не видеть этих округлых форм, полных грудей, этих манящих губ, этого томного покачивания бедер?
Черт, как он собирается принять саньясу, если его до сих пор пробирает под взглядом этих откровенных, дерзких глаз?
Сто двадцать семь, сто двадцать восемь…
Она и здесь, в лесу, его нашла. Но завтра утром она уйдет. А через неделю Махараджи посвятит его в саньясу и тогда… Может, тогда хоть что-нибудь изменится?
Сто тридцать…
Кевин сел. Хватит считать звезды и думать о своих слабостях. Лучше использовать это время для медитации. Обернувшись в ее шаль, он принял позу лотоса и закрыл глаза.
И вскоре почувствовал, что начинает погружаться…
Что за чертовщина, почему, как только он садится в лотос, его начинает уволакивать в сон?