Но Зигги, пожалуй, можно рассказать об этом. Хотелось поделиться с Зигги сегодня вечером… но, как и небеса, этот разговор может подождать. Они ведь никуда не торопятся.
Зигги отдал бы все на свете, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте. Казалось, прошли долгие часы с тех пор, как его бросили в темницу. Он промерз до мозга костей. Влажное пятно мочи на штанах ощущалось как ледяной компресс, член съежился от холода до детских размеров. И ему все еще не удалось развязать руки. Судорога сводила то руки, то ноги, заставляя кричать от нестерпимой боли. Наконец ему показалось, узел начал подаваться.
Он снова прижал наболевшей челюстью нейлоновую веревку и помотал головой туда-сюда. Да, точно, свободы стало больше. Или его отчаяние достигло предела, когда начинаются глюки. Еще рывок налево, затем обратно… Он повторил это несколько раз, и, когда конец веревки наконец высвободился и ударил его по лицу, Зигги залился слезами.
Он размотал первый виток, дальше пошло гораздо легче. Наконец руки свободны. Онемевшие, окоченевшие, но свободные. Пальцы опухли и походили на мороженые сосиски из супермаркета. Он сунул их под куртку, под мышки. По-латыни «аксилла» — подумал он, вспомнив лекцию, что холод — враг мозга, он замедляет мыслительные процессы.
— Займемся анатомией, — произнес он вслух и вспомнил, как они умирали со смеху с приятелем-студентом, читая, как вправлять вывихнутое плечо. «Поместите разутую ногу в чулке под мышку», — говорилось в руководстве. «Как одеваться врачу, — хохотал приятель. — Надо запомнить, что в докторском саквояже следует иметь черный шелковый чулок, на случай если столкнешься с вывихом плеча».
Вот так и надо себя вести, чтобы остаться в живых, подумалось ему. Память и движение. Теперь, когда руки помогали ему удерживать равновесие, он смог, ковыляя, обойти свою тюрьму. Минута ковыляния, две минуты отдыха. «Как было бы хорошо посмотреть на часы», — подумал он и сам подивился своей глупости. Впервые он пожалел, что не курит. Тогда у него были бы спички или зажигалка. Что-то, чем можно было бы, хоть на миг, разогнать непроглядный мрак.
— Сенсорный голод, — громко произнес он. — Нарушь тишину. Разговаривай сам с собой. Пой!
Руки и ноги закололо иголками, и он дернулся от боли. Он вытянул руки вперед и потряс кистями. Неуклюже потер одну об другую, и постепенно они стали оживать. Он прикоснулся к стене и с радостью ощутил грубую шероховатость песчаника. Он ведь испугался, что из-за нарушения кровообращения пальцы могут навсегда перестать слушаться. Теперь они распухли и не сгибались, но он по крайней мере снова их ощущал.