– Брось заливать, – сказал саксофонист.
– Аркадий правильно говорит, – заметила Валентина. – Надо верить!
– Взлетают – можно часы проверять, – продолжал ободренный Аркадий. – В расписании написано: двенадцать двадцать семь. К примеру… В двенадцать двадцать семь, будьте уверены, колеса отрываются от земли, самолет от колес, пассажиры от самолета… Можно часы проверять.
– Аркадий, тебе уже хватит, – строго сказала певица.
– Да он закусывает, Валентина. Я слежу, – сказал саксофонист. – Кеша, дружок, давай еще!
– Вы уже все брали, – сказал Иннокентий.
– Неси по-новой.
– Вот Лунев придет… И все будет… – заплетающимся языком пообещал Аркадий.
– Уже Горохов назначен. Не надо песен, – кинул официант, удаляясь на кухню.
– Горохов? Не знаю… – пробормотал Аркадий.
По радио объявили: «Закончена регистрация билетов на рейс 4214 до Иркутска. Просим пассажиров собраться у выхода на перрон».
– На пушку берет, – сказал саксофонист.
– Не улетят, нет, – помотал головой Аркадий.
– Мальчики, а может, попробуем? Вдруг правда? – взмолилась певица.
– Валентина, не суетись, – оказал саксофонист. – Мы люди тертые. Горохов пришел? Пришел… А ты суетишься.
Барабанщик Толик молча поднялся.
– Толик, ты куда? – спросил Аркадий.
– Пойду барабаны соберу.
– Поверил? Мальчик.
– На поезд пойду, – сказал Толик.
– А что? Может, он и прав… – философски заметил саксофонист.
– Встречай нас в Иркутске. Гостиницу не забудь сделать, – напутствовал его Аркадий.
– Петь как хочется, мальчики… – призналась Валентина.
– А ты попой, попой… – разрешил саксофонист. – Когда еще в Иркутске споешь…
И Валентина запела негромко:
Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем…
Припев подхватили все вместе.
Пора впуть-дорогу!
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…
Иннокентий приближался к столику с полным подносом.
Пение слышалось и в вокзальной закусочной, расположившейся неподалеку от входа в ресторан. Там за высокими мраморными столиками подкреплялись наскоро пассажиры. Среди них были и старик с молодым румяным интеллигентом. Они вели беседу за кофе с холодной курицей.
– Да ведь не то обидно, что не летаем, Максим Петрович, – с болью говорил интеллигент, держа в руках косточку. – Обидно, что не верим уже, не верим ни в какие полеты, ни в какие расписания!.. А-а, да что говорить!
– Ну, не скажите, Андрей Константинович, – отвечал старик. – Что не летаем – тоже обидно. Времени жалко, сил…
– И ведь каждый раз надеемся улететь, заметьте! Сколько раз себе говорил: все, баста! Езжу только поездом!.. – И каждый раз надежда перевешивала. Вдруг что-то изменилось?