– А ну, положь меня назад, тупица! Покуда нос твой не раздулся до размеров драккара Одина, а уши не отпали… Я – страшный ворлок! Я сейчас прочту ужасный стих с такой кошмарной рифмой, что поплохеет сразу всем изрядно. Положь клубок, балбес, барбос, мартышка!
– Ух ты?! – Вожак удивленно осклабился. – Погодь, погодь-ка. Ворлок, говоришь? Ах ты, задохлик драный, как-то тупорыла последняя шутка твоя…
– Отпусти нас, или клянусь не знаю кем из высшего пантеона, что сей же час попревращаю вас всех в мышей, например.
– Лучше в лягушек, – вставила небожительница.
Великаны помедлили минуту и опять разразились громоподобным хохотом. Судя по всему, их так веселили мои упорные попытки подражать поэзии Одина. А может быть, и нет, ребятки настолько недалеки умом, что им хоть пальчик покажи – засмеются.
– Видали мы таких ворлоков… Хвастались, как и ты, а на деле один пшик получался. Ну че, братва, тащите клетку для девчонки, а колдунишка этот нас пока волшебством своим развлекать будет, – приказал Йорик и добродушно добавил: – Давай, сморчок, не тушуйся, читани-ка нам заклинания с выражением!
– Я буду читать стихи. Настоящие, с рифмой, – честно предупредил я.
– Читай! Не тяни! Давай! Давай! – раздалось из зала.
– Порази их, Сигурд.
– Попробую… Черт, в голову не идет ничего подходящего, только стихи о любви. Мне надо вспомнить…
– Сигурд, они несут клетку… – По-моему, Фрейя попыталась потерять сознание.
Не бывает любви условной…
В небе звезды повисли гроздью,
Бьет двенадцать, сегодня в дом мой
Обещала прийти гостья…
Длинноногая недотрога.
Кровь неровно стучится в венах,
Что-то стукнуло в раме окон
И прошло сквозняком по стенам.
Только свет зажигать не буду,
Даже если луна в тучах,
Если я не поверю чуду,
Хоть кому-нибудь станет лучше?
Я приму ее руки-тени
В ковш горячих моих ладоней,
Брошу все дела на неделе
Из-за глаз, что ночи бездонней.
Пусть не скажет она ни слова,
Я пойму сквозь ее молчанье
Отрицание лобового,
Понимание тонких тканей.
И она, улыбаясь тайно,
Мне напомнит, что все бывает,
Что уже остывает чайник,
Что уже шоколад тает.
На прощание обернется,
Бросит взгляд на жилье поэта
И сюда уже не вернется,
И мы оба поверим в это.
На этот раз я читал очень старательно и выразительно, с придыханиями, правильным выдерживанием пауз и щемящими нотами настоящего чувства в голосе. Слушатели замерли. Несколько секунд висела гробовая тишина. Потом раздался непонятный стук, моей щеки коснулось ледяное скольжение воздуха. Великаны побледнели, общее веселье словно покрылось гробовой доской.
– О небо, Сигурд, так ты ее вызвал? – выдохнула достойная дочь Одина, на мгновенье приходя в себя и вновь впадая в беспамятство.