Когда я вошёл в залу, внешний вид мой сразу обратил ко мне все взоры. Кто-то зажал нос, кто-то изобразил упадение в обморок, но дерзновенно корчить рожи и стучать пальцем по лбу не посмел ни один. Среди облитых золотом генералов, красиво убранных офицеров, граждан польских и литовских в парадном платье я явился в чёрном с заплатами чекмене! В красных неглаженых шароварах! В начищенных дёгтем сапогах с непередаваемым ароматом! С круглой курчавой бородой, нестриженой головою с ма-а-ленькой папахой на макушке и кабардинской шашкой на бедре!
– Кто таков? С какого дерева спустился? – тихо вопрошали в зале.
– Партизан Давыдов! – отвечали некоторые, и самолюбие моё было польщено неподдельным ужасом, звучавшим в словах их.
Вкруг меня мгновенно образовалось пустое пространство, словно у диковинного зверя в вольере, и я расхаживал важно и грозно, лишний раз напоминая этим штабным петухам, кто тут на самом деле главный! Не прошло и двух минут, как меня (вне очереди! Все радостно уступили…) препроводили к фельдмаршалу.
Светлейший принял меня ласково, хотел даже потрепать по плечу, но почему-то передумал. Улыбчиво повелел идти за бригадой моей на Гродно, занятое австрийским корпусом Фрейлиха, и взять город под свою руку. Ибо Гродно лежит ближе всех больших литовских городов к Варшавскому герцогству и заключает в себе наибольшее количество противников оружию нашему. Из-за родства и дружбы с левым берегом Немана и Варшавой, сим горнилом козней вражды и ненависти к России, польские жители данного города весьма увлекались любыми проектами, нам вредными. Однако же лишний раз никого расстреливать не требовалось, а лихому партизану надлежало стать тонким политиком…
– Иди, герой, – благословил меня Кутузов, наделяя всеми полномочиями.
– А… вы мне снились, – смущённо признался я.
– В каком виде? – усмехнулся светлейший.
– Ну я там как-то с Наполеоном дрался во сне… Он меня почти победил, а тут вы – весь в белом, огромный такой! Вот я и…
– Вот и молчи о том, – вовремя остановил меня Михаил Илларионович и едва слышно добавил: – Про всё, что в астрале видывал, забудь и внукам накажи забыть! Тонкие материи, они – не гусарского ума дело.
– А миссия? Вы же сами говорили…
– Я? Ступай воюй, как всех победишь, о мирной жизни подумай… А у кого какая миссия, про то лишь небесам ведомо. Наполеон ещё не осознал, сколь смертельную рану получил в России. Он ещё изволит шутить и смеяться, однако же прозрение достигнет его тогда, когда русские знамёна войдут в Париж! Жаль, что я сего не увижу…
– Странные речи, ваше превосходительство, – дрогнул я, и глаза мои увлажнились. – До Парижа кавалергардским галопом – меньше месяца, что ж вы так на здоровье своё наговариваете?