— Интерпретация нуждается в контексте, профессор. Никто не знает Нейла лучше вас.
Ошеломленный на мгновение, Томас внимательно разглядывал Сэм.
— Вы всегда так претенциозны, агент Логан?
— Да бросьте... Вы же прекрасно понимаете, как это непросто.
Да, это было непросто. Две нераздельные жизни. Реальные люди, между которыми все — начистоту.
— Полагаю, непросто.
— Так вы приедете?
Ошибся. Томас нутром почувствовал, какую допустил ошибку.
Но он был нужен ей.
— Позвоните мне утром, агент.
У Сэм был такой вид, словно она абсолютно права.
Потребовалось время, но в конце концов Томас раскопал в подвале старый надувной матрас. Надувая его, он присел на диван, пристально глядя в экран телевизора. Сменяющиеся красотки из «Новостей» приглушенно бормотали что-то. По-видимому, очередной окровавленный позвоночник обнаружили в почтовом ящике где-то в Лонг-Айленде, далеко от съемочной группы.
Закончив с надувным матрасом, он поднялся наверх и взял с кровати простыню и одеяло. Со всей этой охапкой и болтающимся из стороны в сторону матрасом он зашел в детскую. Фрэнки с Рипли заснули быстро. Стоя в дверях, Томас немного помедлил, смакуя волшебный запах детских тел, свернувшихся под одеялами в тепле, чистоте и безопасности. Затем, положив матрас на пол между их кроватями, он устроил себе импровизированную постель. Подвинулся ближе к розовому ночнику, будто собирался читать. Глаза его уставились на сломанный карандаш и тень, которую тот отбрасывал на коврик. Томас постарался угадать его цвет.
Крохотный пузырек внутри вдруг раздулся от страха, угрызений совести и жалости к себе. Лежа один на полу, он крепко обхватил себя за плечи и стиснул зубы. Он чувствовал себя макакой, в отчаянии забившейся в угол какой-то большой клетки, наблюдавшей за остальной стаей широко открытыми непонимающими глазами.
«Нейл и Нора...»
Но его дети... С ним были его дети. Они были его тотемом, в них крылось неизъяснимое очарование. Частица его, и в то же время не он — нечто самостоятельное, что как раз и придавало им такое значение. Нечто, ради чего стоило умереть в этой жизни, в мире, где жертвенность сменилась деловой болтовней.
Фрэнки над ним бился и ворочался во сне. Несколько раз Бар ударял хвостом по матрасу. Томас улыбнулся, представив ликующие лица детей, когда они обнаружат его поутру. Здесь. Между ними.
«Па-а-а-а-па!»
Пока они с ним, он никогда не будет один.
Двое стоят на подъездной дорожке, и только один притворяется, что он — человек.
— Моя мать, — говоришь ты.
— А что с ней?
— Просто она всегда говорила, чтобы я не делала такого.