Он понимал, что ради соблюдения приличий и для того, чтобы избавить себя от искушения, следовало бы, наверное, приказать Тилдону оставить дверь открытой, но он опасался, что кто-нибудь может их подслушать. Ему хотелось начать разговор с какой-нибудь безобидной фразы, но в голове было пусто. Все заслонял собой ее образ в его объятиях. Может быть, спросить, хорошо ли она спала? Нет, не стоит. Если он спросит, она, возможно, почувствует себя обязанной задать ему тот же вопрос, а что он сможет ответить? Конечно же, неправду. Потому что правда заключалась в том, что он не спал вообще. Потому что он всю ночь пытался убедить себя, что она для него ничего не значит. Что он сможет забыть ее.
С одного взгляда на нее он убедился, что абсолютно не прав. По правде говоря, одного мгновения в ее обществе было достаточно, чтобы понять, что он понапрасну тратил время, пытаясь убедить себя, что чувство к ней было просто временным помрачением рассудка. Несомненно, оно таковым не было.
Однако пока он не нашел денег, следует скрывать свои чувства. Было бы несправедливо и жестоко обольщать ее надеждой на замужество, которой, вероятнее всего, не суждено когда-либо сбыться.
– Вы дословно записали то, что хотите дать мне прочесть? – спросила она абсолютно бесстрастным тоном. Вопрос вывел его из ступора, и он кивнул:
– Старался. Запись лежит на моем столе. – Он пересек комнату, взял перечень и предложил ей сесть.
Она чуть помедлила, потом быстро подошла к нему. Когда она остановилась перед стулом, он встал за ее спиной. Ему пришлось крепко ухватиться за спинку стула, что бы не протянуть руки и не обнять ее. Ее шея, этот маленький участок матовой кожи, который, как ему было известно, был подобен на ощупь теплому бархату, находилась теперь менее чем в двух футах от его губ.
Осознание того, что стоит ему сделать всего шаг вперед, и его губы прикоснутся к ее коже, заставило его резко втянуть в себя воздух, а это привело к дальнейшим мучениям. На него пахнуло ее запахом, тем нежным цветочным ароматом, который заставлял его почувствовать себя стоящим среди залитого солнцем сада, и он скрипнул зубами, чтобы не застонать.
В отличие от него она, казалось, была абсолютно спокойна, и это даже действовало ему на нервы. Отлично! Едва ли он может желать ее, если она так на него влияет. По правде говоря, чем большее раздражение она вызывает, тем лучше. Она села на стул, и он остановился рядом с ней.
– Вот что я записал из того, что говорил отец в последние минуты жизни, – сказал он, указывая на лист веленевой бумаги. – Его слова было почти невозможно понять, он то и дело запинался, переходил на шепот.