— Как ты?
— Хорошо, — откликнулся Билл.
— Хорошо, — повторила я.
— Я тебя разбудил? Извини, думал, что приглушил звук.
Я улыбнулась.
— Старый добрый Элвис Костелло.
— Ага.
— А это твоя пижама?
Билл оглядел себя в недоумении.
— А что?
— Похоже на пижаму твоего дедушки.
— Да нет, моя.
— Извини.
— В отличие от тебя, я не думаю, как бы стянуть что-нибудь из старой одежды моего семейства.
— Извини.
— Ладно, — он хмыкнул. — Хочешь, садись на пол. Тут, под кроватью, одеяло есть.
Я заглянула под кровать — вид у меня при этом в вечернем бархатном платье был, наверное, очень элегантный — и вытащила старое серое одеяло, ворсистое и колючее. Расстелила, села и почесалась.
— Я не очень-то умею изливать душу, — произнес Билл, выпятив челюсть и устремив взгляд в стенку.
— Знаю, что не умеешь, иначе с чего бы стал выдавать себя за англичанина из Парижа. Это потому что ты учился в закрытой школе? И к тому же для мальчиков. В этом вся проблема? Я тебя ни в чем не обвиняю — говорят, выпускники таких школ всегда труднее сходятся с женщинами. Во всяком случае, так Хилари говорит, а она знает — у нее был парень из Кингза. Просто я не понимаю, зачем тебе это понадобилось — поступать со мной так подло, да еще в такое время.
Некоторое время он молчал.
— Одна из причин, почему мне трудно было с тобой говорить, в том, что ты просто не давала мне такой возможности.
— Что?
— Ты говорила со мной. Но не давала говорить мне.
— Я всегда тебе давала говорить! Но ты ни о чем толком не разговаривал. По крайней мере, ни о чем серьезном.
Кроме компьютеров, добавила я мысленно.
— Что, если сможешь говорить весь следующий час, не прерываясь?
Билл улыбнулся и потер подбородок здоровой рукой. Теперь у него будет два шрама.
— He умею я откровенничать. Хотя весь вечер упражнялся. Думал, наш с тобой разговор состоится завтра.
— Так ты знал, что этот разговор будет?
— Ты же за этим и приехала.
Я кивнула.
— Я видела тот кусок, который сняли Джоди с Диди. Целиком.
Билл пожал плечами.
— Что же, это было твое маленькое тайное послание мне. И я его получила. Пожилая дама на вокзале, с розой в петлице. И все эти слова о любви, приходящей в чужом обличье.
— Так можно мне объяснить?
— Что?
— Все.
Простите мне великодушно, что я не ринулась в порыве благодарности умолять его обо всем мне поведать, — я просто не знала, хочу ли это знать. Ведь наш разговор мог оказаться началом чего-то большего.
Я подтянула колени под одеялом и привалилась спиной к стене. Если у Эммы лампа была в виде лесного уголка, то у Билла, как я заметила, в форме крикетной биты.