— Похоже, держать такие вещички опасно, — спокойно заметил он. — Малыш, у тебя реакция ящерицы, но ты сильно обгорел. Надо, чтобы тебя осмотрел мой медик. А теперь убери-ка бластер и давай обговорим кое-что.
Роун упорно держал ружье, прислушиваясь к дикой пульсации в голове. В проеме двери ждал Железный Роберт.
— Слушай, малыш, давай сделаем так — ты отложишь ружье, а я гарантирую тебе полную безопасность. Тебе и человекоподобному силачу тоже. Ты же не можешь держать меня на прицеле вечно?
Роун взглянул в глаза мужчины. Они смотрели на него в упор.
— Ты мне даешь мужское слово гуманоида? — спросил Роун.
Дред облегченно выдохнул.
— Конечно, малыш, — он бросил взгляд на Кзака и остальных. — Вы все это слышали, — произнес он безразлично.
Роун опустил ружье. Кзак тут же бросился к нему, выхватил ружье и вскинул его… И в тот же миг сполз по стене, сбитый выверенным ударом Генри Дреда. Генри Дред раздосадованно помассировал кулак.
— Этот тупица слишком туго соображает, — бросил он Роуну. — Я полагаю, мы — люди — должны понимать и держаться друг друга, не так ли, малыш?
Он наклонился и сгреб оружие. Железный Роберт двинулся к нему, на плече чернело оплавленное пятно.
— Мне убить его? — пророкотал он.
— Нет… Железный Роберт… Стеллери…— Роун прислонился к стене, чувствуя сбивающее с ног головокружение. Железный Роберт едва успел его подхватить.
— Нет, Роун. — Огромная каменная голова медленно качнулась. — Светловолосая ушла навсегда. Сейчас она танцует для Богов в их высоком жилище, ей повезло…— Казалось, глубокий и проникновенный голос шел откуда-то совсем издалека. — А ты отведи Роуна к своему доктору, — сказал Железный Роберт Дреду.
— Да, малыш в плохой форме. Тебе, верзила, нелишне тоже показаться. Ведь в тебя всадили половину заряда с пяти шагов, а тебе хоть бы что. Да, пожалуй, и я не прочь использовать такого джика в своих делах.
Чьи-то чужие твердые, будто покрытые чешуйчатой кожей, руки своими тонкими пальцами долго, настойчиво тормошили и мяли Роуна. Они не были такими, как у Стеллери, — теплыми и мягкими, человеческими руками, они не успокаивали и не согревали; совсем напротив — их прикосновение сопровождалось болью. Резким движением Роун попытался оттолкнуть их от себя, но обжигающая боль снова повергла его в полуобморочное состояние. И даже не столько сама эта боль, сколько вдруг остро пронзившая его мысль — он больше никогда не увидит бело-золотистых волос, смеющихся светло-карих глаз. И мягкие теплые руки никогда не прикоснутся к нему, не отогреют его душу…